Мирмухсин - Чаткальский тигр

Недаром говорят, что бывает много хуже и самого плохого. Что бы он делал, если бы после той длинной-длинной ночи день так и не наступил? Не увидел бы Гулгун. Даже не знал бы, как сейчас выглядит мать.

А что красота? Она все равно не вечна. Как осыпаются от сырости узоры с глинобитных дувалов, так и она исчезает бесследно. Остается вечной только красота души. Понимает ли это Гулгун?

Не исключено, что теперь в ее представлении все мужчины — жулики… Едва Гулгун окончила школу, за ней стал ухаживать завмаг из райцентра, всегда модно одетый, надушенный, с набриолиненной прической. Он клялся ей в любви, потом прислал сватов. Выйдя за него замуж, Гулгун очень скоро поняла, что ошиблась: он переменился сразу — стал покрикивать да командовать, будто она и не хозяйка в доме, а служанка…

Вернувшись к родителям, хотела поступить в институт, но не прошла по конкурсу. С тех пор и сидит дома, как в прежние времена женщины в ичкари [3] Ичкари — женская половина дома. сидели. Разве ж это справедливо, что вся жизнь такой красивой, умной и своенравной женщины ограничена четырьмя дувалами двора, который она то метет, то поливает, или, постелив курпачу, сидит на веранде и вышивает тюбетейки? Хоть бы работать пошла. Тогда бы поняла, что не все люди одинаковы…

Караджан взбил кисточкой пену и стал намыливать лицо, чтобы побриться. В комнату вошла мать.

— Всю ночь где-то пропадал, — посетовала она.

— Ездил перевалы осматривать.

— Разве нельзя этого днем сделать?

— Днем другие дела…

— Как же пойдешь на работу, не спавши?

— Ничего, не привыкать. На фронте и дольше не спали.

— Ты бы сначала позавтракал, сынок, — смягчаясь, сказала Кандил-буви. — А то еда остынет. И вчера уехал, не поевши…

— Хорошо, мама.

Старушка внимательно посмотрела на сына и, видно, что-то заметив, спросила:

— Все ли благополучно?

— Да, мама. Никто не звонил?

— Приятель тебя спрашивал. Просил, чтобы ты позвонил утром.

— Шишкин? Сейчас свяжусь с ним.

— А я беспокоилась за тебя, сынок. Дороги-то вон как развезло. Гляди-ка, когда молили аллаха послать дождь, хоть бы капля с неба упала. А когда почти вся зелень выгорела, вон какой ливень пролился. Все от аллаха, сынок. Как он захочет, так и бывает. А что мы, смертные, можем? Копошимся всю жизнь, как муравьи, и только… Этот дождь не повредит вашей работе?

— Что ты, мама. Пусть дождь, пусть снег, пусть будет самый жаркий саратан, все равно мы продолжим работу.

— Лишь бы все у тебя было хорошо, сынок… Мы ведь идем и не знаем, куда ступим при следующем шаге — в новый день или в могилу. Едва ты уехал вчера, прибежали из соседнего кишлака дети моей подружки Анзират. Аллах неожиданно призвал к себе их матушку. А видать, еще долго собиралась жить, бедняжка, — не припасла себе савана и других необходимых вещей для последнего часа. Попросили у меня, пришлось отдать свои. Вынула из сундука и отдала. Так что, сынок, если увидишь где-нибудь марлю, купи для меня метров двадцать.

— Ладно, мама, — засмеялся Караджан. — Пусть она тебе не скоро понадобится.

— Кто знает… Видишь, как Анзират-буви…

— Пусть ей земля будет пухом.

— Ты отвези меня к ним, сынок. Недельку-другую там поживу…

Караджан вышел во двор, умылся. Потом позвонил Шишкину. Тот спешил узнать о результатах осмотра перевалов. Караджан сказал, что дорогу там необходимо расширить метра на три, иначе такие самосвалы, как «БелАЗы» и «КрАЗы», не смогут разминуться на поворотах.

— Придется рубить лес по правую сторону от дороги, — сказал Шишкин, минуту поразмыслив.

— Там растет реликтовый ливанский кедр. Лес нельзя трогать, — возразил Караджан. — Дорогу придется расширять за счет горы по левую сторону.

— Там же монолит… Взорви — все равно лес поляжет.

— Используем небольшие взрывы. А потом будем расчищать экскаваторами и бульдозерами.

— Обойдется в копеечку, — вздохнул Шишкин.

— А лес? Сколько лет нужно, чтобы вырастить его! Тем более на каменистой почве, где деревья с таким трудом принимаются…

Шишкин помолчал минуту. Караджан отчетливо слышал, как он шумно дышит. Представил, как он, размышляя, изучает сейчас на карте планировку местности и водит карандашом вдоль будущей трассы.

— Ладно. Ты прав, конечно… — проговорил наконец Шишкин. — Приедешь — поговорим.

Из трубки посыпались короткие гудки.

Пока он разговаривал с Шишкиным, мать заново подогрела шилпилдак — квадратные кусочки теста, сваренные в мясном бульоне, и, налив в касу, поставила перед Караджаном… Он осилил только половину и выпил пиалушку чая. Аппетита не было. Кандил-буви почувствовала, что сын не в себе, и стала потихоньку выпытывать, почему он не в духе. Однако, ничего не добившись, приумолкла, обидчиво поджала губы. Сын отшучивается, не хочет говорить серьезно. Может, думает, стара стала да поглупела? Видно же — не все у него ладно… Прежде ничего от матери не скрывал, что же теперь?.. Недаром говорят: маленький сын — маленькие заботы, большой сын — большие заботы. И вспомнилось ей далекое время, когда Караджан был еще мальчиком, подвижным смуглым крепышом…

Предки ее мужа испокон веков жили в этих местах, выращивали скот и пасли в горах. Отца Караджана, Мингбая-чабана, люди больше знали по прозвищу Чирчик-бува. Кто-то назвал его так за хорошее знание Чирчикской долины, кличка и сохранилась за ним. Славился он и умением укрощать полудиких скакунов. И так любил коней, что, когда у них родился сын, решил назвать его Каратай — Черный жеребенок. Но в сельсовете в то время работала болтушка Шамсикамар. Выдавая свидетельство о рождении ребенка, она вдруг заявила: «Фи, как неприятно для слуха окончание имени мальчика! Вместо «тай» пусть лучше будет «джан»! Так и написала, болтунья, превратив Каратая в Караджана.

Всезнайка Шамсикамар, чтоб пусто ей было, многим поменяла имена на свой лад и вкус.

Караджан, вышедший из племени отважных чабанов, рос крепким и ловким мальчиком. Губы налитые и яркие, какие обычно бывают только у здоровых детей, волосы жесткие, топорщатся, как иглы у ежа, кулаки твердые и тяжелые. Но вспыльчивым он тогда не был. Спорить из-за пустяков не любил и старался не выказывать свое превосходство над другими. Однако сверстники сами уступали ему первенство…

— Мне пора, — сказал Караджан, поднимаясь из-за стола и вытирая руки салфеткой. — Идем, по пути завезу тебя в кишлак.

— Я готова. Только возьму кое-что, — сказала Кандил-буви и пошла в свою комнату.

Караджан вышел на веранду и закурил. Солнце припекало и заставляло щуриться. На деревьях, порхая с ветки на ветку и радуясь теплу, щебетали воробьи.

Мать вскоре вышла. Караджан помог ей взобраться на сиденье и, сев за руль, включил мотор.