Юрий Стрехнин - Выходим на рассвете

— Господа! Я очень сожалею, что мы не обсудили предварительно процедуру рассмотрения данного дела…

— Послушайте, какого дела?..

— Прошу не перебивать меня, обер-лейтенант Ференц!

— Ференц, я призываю вас к порядку! — приподнялся председательствующий. — Продолжайте! — благосклонно кивнул он оратору.

— Продолжаю, — вновь заговорил тот — Я должен обратить ваше внимание, господа, на то, что здесь, в плену, мы не обладаем юридическими возможностями для привлечения унтер-офицера Гомбаша к ответственности за инкриминируемые ему, наказуемые имперскими законами действия. Это прекрасно понимает сам Гомбаш. Именно поэтому он держит себя дерзко, рассчитывая на полную безнаказанность. Это понимает и защищающий его обер-лейтенант Ференц, причем я не могу не высказать своего удивления — нет, смею сказать — даже возмущения, что господин Ференц вместо того, чтобы, как подобает офицеру, пресекать нарушения порядка, сам допускает их. Это свидетельствует о том прискорбном факте, что даже в нашу среду проникают тлетворные влияния…

— Да какой он офицер! Он из запаса, штафирка!

— Господа, господа! — укоризненно покачал головой председательствующий. — Не переходите границ!

Судейский продолжал:

— О Ференце, вернее, с ним мы поговорим особо, как офицеры с офицером. А сейчас нас интересует унтер-офицер Гомбаш. Повторяю, мы не имеем возможности наказать его сейчас. Но мы должны предупредить его, что в имперском военном кодексе найдутся статьи, по которым ему могут быть предъявлены обвинения, — судейский поднял палец, — а — в оскорбительных высказываниях в адрес священной особы его величества; б — в подстрекательстве военнослужащих к невыполнению их воинского долга; в — в нарушении присяги, то есть в явном нежелании упомянутого Гомбаша нести военную службу. Все эти требования могут быть подтверждены свидетельскими показаниями. Указанные воинские преступления влекут за собой, согласно соответствующим статьям закона, по совокупности, лишение воинского звания и тюремное заключение на длительный срок. Как я уже объяснил вам, сейчас, в условиях плена, мы не можем привлечь Гомбаша к суду. Но можем оформить свидетельские показания. Данные согласно порядку судопроизводства под присягой, они явят полные основания для предания унтер-офицера Гомбаша суду, разумеется, после окончания войны и по возвращении всех нас в пределы отечества. И пусть тогда все мы будем пожинать плоды нашей победы, а Гомбаш будет в военной тюрьме пожинать плоды своего преступного поведения. Я предлагаю, господа, оформить эти свидетельские показания с тем, чтобы потом предъявить их куда следует.

— Правильно!

— Пусть его сразу же, как вернемся, заберут жандармы!

— Пусть уже теперь знает, что ему будет!

Судейский обвел взглядом шумное сборище, подождал, пока утихнут голоса, и продолжил:

— Ваши слова я понимаю, господа, как полное согласие со мной…

— Мы попросим вас, — повернулся к нему председатель, — как сведущего в таких делах, заняться оформлением показаний. Вы согласны, господа?

— Согласны!

— Мы запишем такое, что он сядет на тридцать лет!

И вдруг выступил вперед доселе не произнесший ни слова Варшаньи:

— Разрешите мне сказать слово, господин майор!

— Прошу.

— Вероятно, многим из присутствующих известно, что я знаю Гомбаша давно. Это мой бывший ученик в вашварадской гимназии. Гомбаш издавна склонен к критиканству, за что и поплатился в свое время. Но он — разумный человек и, я думаю, не безнадежно испорченный. Давайте поступим по-христиански и гуманно. Тем более, что сегодня святой день, рождество господа нашего. Дадим Гомбашу, он еще молод, возможность исправиться. Не будем сейчас оформлять показаний для будущего суда. Даже более того — забудем о том, что мы собирались это сделать…

— Если преступление совершено, оно должно быть наказано! — перебил Варшаньи судейский. — Так требует закон!

— Да, — согласился Варшаньи. — Но кроме норм закона есть еще нормы христианской морали. И вы напрасно перебиваете меня. Я еще не высказал свою мысль до конца. Я предлагаю забыть о проступках Гомбаша и более не подымать вопроса о них при одном непременном условии: Гомбаш вот сейчас, здесь, смиренно, как подобает христианину, попросит прощения у всех нас за то, что он внушал солдатам непочтение к нам, офицерам армии, к которой имеет честь принадлежать и он. Кроме того, — и это, я бы сказал, главнейшее условие — Гомбаш должен поклясться, — при этом Варшаньи поднял знакомый Гомбашу черный томик евангелия, — что он впредь никогда и нигде не будет вести с рядовыми предосудительных бесед, а, наоборот, явит для них пример верноподданности и дисциплины, каким и должен быть для низших чинов унтер-офицер.

— Господа! — протестующе взмахнул рукой обер-лейтенант Ференц. — Ну что мы тут будем устраивать церковное покаяние! Пусть господин Варшаньи сам принимает исповедь у своего бывшего ученика, если тот, конечно, захочет. Но ведь не заставите же вы человека думать иначе!

— Можно заставить!

— Выбить у этого унтера дурь из головы!

— Но, может быть, обер-лейтенант Ференц прав!

— Кто это сказал? Еще один заступник нашелся!

— Заступников тоже к ответу!

— Нечего потакать!

— Господа, господа! — простер руки майор, вставая. — Я понимаю и разделяю ваше негодование. Но умерим наши страсти, гнев плохой советчик. Давайте сначала выслушаем Гомбаша… Унтер-офицер Гомбаш! Вы внимательно слушали все, что о вас было сказано здесь. Надеюсь, вы сделали для себя выводы. Какие? Скажите нам.

Гомбаш сначала несколько растерялся, оказавшись на неожиданном для него судилище. Но постепенно пришел в себя и уже довольно спокойно смотрел на офицеров. Все глядят с неприязнью. Нет, есть сочувственный взгляд — обер-лейтенанта Ференца. И еще один офицер, рядом с ним, смотрит по-доброму, понимающе…

— Ну, мы ждем, Гомбаш! — поторопил председательствующий.

— Отвечай!

— Трус!

На какую-то долю секунды Янош остолбенел. Он — трус?! За мгновение перед тем он еще раздумывал, как повести себя, чтобы и не отступиться от своих убеждений, и вместе с тем не озлобить еще более своих самозваных судей. Но — трус! Это слово хлестнуло его, как пощечина. Он потерял самообладание, его словно горячим вихрем подбросило.

— Сами вы трусы! — выкрикнул он. — Это вы боитесь моих слов!.. Того, что говорю солдатам…

— Он еще дерзит!

— Да как ты разговариваешь со старшими?! — подскочил к Гомбашу сидевший рядом с майором капитан с угловатым лицом, оно было багрово от ярости. — Как ты должен стоять перед старшими, наглец! — он взмахнул рукой перед Гомбашем, и тот, инстинктивно защищаясь, оттолкнул руку, да так энергично, что капитан пошатнулся.