Юрий Стрехнин - Выходим на рассвете

— Эх, братки наши дорогие…

Стоявшие у могилы надели фуражки, вскинули на ремни винтовки, до этого прислоненные к одной из берез, и, повернувшись вслед за Рыбиным, пошли к составу.

Гремели лопаты, забрасываемые на платформу, кряхтя взбирались на нее, подтягиваясь на протянутых навстречу руках, бойцы, а Гомбаш все стоял, глядя на близкое пламя костра, озаряющее шатким светом свежую насыпь братской могилы. И когда состав тронулся, Гомбаш все еще продолжал стоять, глядя на живое, колышущееся под ночным ветерком пламя костра, которое все быстрее и быстрее уплывало назад, его все чаще, все поспешнее перечеркивали, загораживали вертикальные тени деревьев, оно становилось маленькой точкой, но все еще светило, светило…

Кто-то рядом с Гомбашем тихо проговорил:

— Кончим воевать, памятник вам, товарищи, поставим. Чтоб с дороги был видный…

Всю дорогу, более трех часов, Яношу не спалось. Лежал у борта платформы, закрыв глаза, пытался вздремнуть, но, убедившись, что сон так и не приходит, стал смотреть в небо, в котором проносились крутящиеся клочья паровозного дыма.

На станцию Ломск состав прибыл в час, когда появились первые признаки рассвета: ясное, без единого облачка небо становилось как бы прозрачнее и выше, ночная аквамариновая синева его медленно стекала к тому краю, где бледно, как бы прощально еще посвечивали поредевшие звезды.

На пустом перроне, где не светил ни один фонарь, находилось лишь три-четыре человека, стоявших кучкой возле дверей вокзала. В одном из них Гомбаш еще издали узнал Корабельникова — прежде всего по манере держать руки, заложив большие пальцы впереди за ремень, совсем не по-военному.

Едва состав остановился, Рыбин, перекинувшись парой слов с Корабельниковым, быстро ушел в здание вокзала. Корабельников спросил подошедших Ференца и Гомбаша:

— Вас так мало?

— Мы потеряли в Айге три четверти людей, — ответил Ференц.

— Дорого мы платим… — Корабельников оборвал себя на полуслове и сказал уже другим, деловым тоном: — Сколько всего с вами бойцов, товарищ Ференц?

— Двадцать четыре.

— Оружие?

— У всех винтовки. Два пулемета. Патронов почти нет.

— Гранаты?

— Ни одной.

— И у нас нет… Но патроны получите. А сейчас со всеми людьми садитесь в грузовик. Он на площади за вокзалом, отвезет вас на пристань.

— На пристань? — удивился Ференц.

— Да, да. Там все узнаете. Я еду с вами.

Через минуту-другую огромный грузовик — один из немногих, имевшихся в городе, битком набитый бойцами, покатил по пристанционной улице, подскакивая на булыжнике мостовой.

Проносились мимо серые в предрассветном полумраке бревенчатые дома. Спрятавшиеся за палисадниками, за глухими ставнями, они всем своим видом как бы показывали, что им нет дела до происходящего в городе сейчас, как, впрочем, и во всякое другое время. Как бы параллельно идут, близко соприкасаясь, но вместе с тем оставаясь каждая сама по себе, две жизни: Ломска, находящегося в кипении событий, и Ломска обывательского, которому все равно, какая будет власть, лишь бы остался незыблемым тесный и теплый мирок, таящийся за толстыми дощатыми ставнями, закрытыми на железные болты…

Тесно зажатый в кузове грузовика, Янош досадовал, почему не спросил Корабельникова об Ольге. И зачем их везут на пристань?

Вот и она! Грузовик катит уже вдоль обрывистого берега, съезжает на вымощенный булыжником спуск, ведущий к причалам. Возле них необычное для раннего часа оживление. По сходням к дебаркадеру, возле которого стоит двухпалубный пассажирский пароход, вереницей шагают бойцы, тащат ящики, мешки. У соседнего дебаркадера — второй пароход, на него тоже грузят. Чуть подальше, почти вплотную к берегу — желтый, с черной трубой и большими колесами буксир. С берега на него положены широкие сходни, по ним затаскивают пушку-трехдюймовку. Рядом с буксиром длинная баржа, на нее заводят лошадей в упряжи, закатывают армейские двуколки. Что все это означает? Почему вся пристань оцеплена, а возле спуска на нее, наверху, стоит нацеленный в сторону города пулемет? Почему, вместо того чтобы отправить все силы на Айгу, снаряжают целую эскадру?

Грузовик, скатившись по спуску, остановился напротив дебаркадера. Гомбаш и его товарищи спрыгнули на мягкий песок, сыроватый от утренней росы. Вышел из кабины Корабельников, объявил:

— Решение штаба, товарищи, — грузиться на пароходы. Отвалим — объясню задачу. А сейчас все на погрузку! Времени у нас в обрез. Товарищ Ференц, ведите людей! Туда, где с подвод грузы принимают.

Приотстав от остальных, Гомбаш подошел к Корабельникову, спросил вполголоса:

— Как Олек? Давно видели?

— А! Как раз хотел вам сказать! — улыбнулся Корабельников. — Позавчера прибегала. Жива-здорова. О вас тревожится. Хорошо, не знает, что на пароходах уходим. А то сейчас бы здесь была.

— А мы надолго уходим?

— Не могу сказать…

— Хоть бы на минуточку повидаться…

— Понимаю вас. Но… — Корабельников на минуту призадумался, вынул из кармана гимнастерки часы, тонким ремешком пристегнутые к пуговичной петельке. — Времени у нас всего-навсего час с небольшим… — Глянул на небо: — Светло-то уж как!.. Скоро солнце взойдет… Вот что! — Вынул из кармана записную книжку, набросал несколько строк, протянул листок Гомбашу: — Это распоряжение покажите начальникам караулов. Склад с мукой при мельнице, склад спичечной фабрики, вторая пересыльная тюрьма… Знаете, где все это?

— Знаю, — еще не совсем понимая, ответил Гомбаш.

— Отлично. Берите грузовой автомобиль, поезжайте. Всех людей с постов — с собой на грузовик и сюда, на пристань.

— Снять караулы? Совсем? Но как же…

— Мы оставляем город. Таково решение штаба. До последнего момента мы хранили это в тайне, чтобы офицерье не поднялось.

— На минуту домой, попрощаться, можно?

— Поэтому и посылаю вас. Но не задерживайтесь. Жду со всеми людьми не позже чем через час.

— Будет исполнено!

Грузовик бесшумно катил по мягкой, пыльной дороге окраинными улицами. Они по-прежнему были безмятежно сонными, ни души не показывалось на них, только какая-то заполошная собачонка, выскочив из подворотни, с лаем погналась за машиной, но вскоре отстала.

— Свернем на минутку сюда! — сказал Гомбаш шоферу.

Грузовик, не глуша мотора, остановился у таких знакомых наглухо закрытых тесовых ворот. Янош выбежал из кабины, торопливо застучал в калитку, и стук этот прозвучал так громко, что, казалось, сейчас проснется вся улица.

Звякнула щеколда, калитка приоткрылась — и за нею он увидел лицо жены. Волосы ее были растрепаны, — видно, она только что вскочила с постели. Ольга была в длинной белой ночной рубашке, на плечи наброшена пуховая шаль.