Юрий Стрехнин - Выходим на рассвете

— Ты?.. — одним движением губ произнесла она и словно остолбенела — Яношу даже пришлось чуть потеснить ее, чтобы пройти. Мягко стукнув, калитка закрылась за ними.

Еще держа в своих ладонях обнаженные плечи Ольги, с которых соскользнула шаль, он, чуть отстранив свое лицо от ее лица, сказал:

— Я спешу… Мы уходим. Все…

— Куда? — глаза ее словно увеличились от изумления. — Когда?

Он ответил.

Ольга помолчала, как бы осмысливая услышанное.

— То-то Валентин Николаевич еще позавчера Ксению Андреевну отправил — пожить к доктору знакомому… Нет, нет! — глаза ее вспыхнули таким знакомым Яношу огоньком решимости: — Я с тобой, Ваня!

— Олек, это невозможно…

— Но я хочу!

— Тебя не возьмут. Ни в коем случае! Это же война!

— Я ничего не боюсь! Нет, нет! Обожди, я мигом…

Ольга вырвалась из его объятий, забыв поднять свалившуюся шаль. Взлетела по ступенькам крыльца, скрылась за дверью. Сейчас она оденется…

Поколебавшись секунду, Янош круто повернулся, выбежал из калитки, впрыгнул в кабину, крикнул шоферу:

— Поехали! Быстро!

Нетерпеливо дрожащий грузовик рванулся с места. Янош оглянулся. В раскрытой калитке мелькнула фигура в белом — Ольга была еще в рубашке, к груди прижимала скомканную одежду. Горло Яноша перехватило: «Обманул, как ребенка!»

Когда вместе с бойцами, снятыми им с постов, Янош вернулся на пристань, там все уже было готово к отплытию. На берегу не осталось почти никого. Только с десяток интербатовцев в оцеплении да пулеметчики с «максимом» у съезда на пристань оставались пока на прежних местах. Оба парохода полны людьми — повсюду у поручней зеленели гимнастерки, торчали винтовки, на верхних палубах, возле капитанских рубок, стояли пулеметы. Буксир за время, пока Гомбаш отсутствовал, тоже приобрел воинственный вид: с его широкой кормы глядела трехдюймовка.

Едва грузовик остановился, к нему торопливо подошел Корабельников:

— Опаздываете… — Грустно усмехнулся: — Считайте, в Ломске Советской власти уже с полчаса нет. Вся она здесь, на пристани. Товарищ Гомбаш, отправляйтесь на «Республику». Ваш командир там. Сейчас уходим.

Уже с борта парохода Гомбаш увидел, как вкатывают на баржу грузовик, на котором он только что приехал, как уходят с берега на «Ермак» стоявшие в оцеплении бойцы и последними торопливо тащат за собой вниз по булыжному спуску пулеметчики свой «максим». На улицах, прилегающих к пристани, по-прежнему безлюдно. И снова боль, словно ток, прошла по сердцу: каким неладным получилось расставание с Ольгой, какую обиду он ей нанес… Напрягая зрение, всматривался туда, где за россыпью серых тесовых и красных, зеленых, коричневых железных крыш торчит труба спичечной фабрики. Дом Ольги чуть правее, чуть ближе этой трубы… «Все-таки получается, я бросил ее! — в смятении думал Янош. — А если ей будет плохо без меня? Но иначе невозможно! Нельзя подвергать ее опасностям походной жизни…»

Палуба под ногами дрогнула, внизу зашипело, звучно ударили по воде плицы колес. «Республика», приняв сходни и чалки, отваливала от дебаркадера. Он был пуст — провожающих не было, как и на всей пристани, — тайна ухода была соблюдена до самой последней минуты.

«Республика», отойдя от пристани, вышла на фарватер. Вслед за нею отвалил «Ермак» с баржей, тянущейся за ним на длинном канате. Последним ушел буксир с пушкой на корме. Речной утренний ветерок полоскал красные флаги, поднятые на мачтах и кормовых флагштоках, относил назад, к Ломску, тугой дым, густо валивший из труб. Пристани уходили все дальше и дальше. Дебаркадер, возле которого только что стояла «Республика», был уже теперь виден едва-едва, дома на берегу сливались воедино, только многочисленные ломские колокольни, высокая красная труба паровой мельницы да две трубы городской электростанции еще выделялись на фоне утреннего неба, на котором с правобережья, со стороны города подымался, все более переходя от розового к золотистому, свет восходящего солнца. Вот и оно показалось — оранжево-алое, как будто бы только вынутое из горна. «А Олек заснула в слезах, возможно, и совсем не заснула…»

С тоской смотрел Янош на уплывающий назад город. Там, под небом, уже сменившим праздничные краски восхода на спокойные голубоватые тона дня, совсем малоприметными черточками, истончающимися с каждой секундой, были заметны трубы и колокольни. Но вот их стало закрывать берегом, надвинувшимся на повороте фарватера, вот город уже и совсем не виден…

Стиснув поручни, Янош, наклонясь, смотрел на вьющуюся вдоль борта зеленоватую волну с клочьями пены, взбитой пароходным колесом. Надо поскорее прийти в себя…

— Товарищи, товарищи! — послышался голос с верхней палубы. — Все на корму, на митинг! Все на корму!

На корме, где стоят лебедки и канатные тумбы, было уже полно — не протиснуться. Полна была и верхняя палуба над кормой и даже на самом верху, на крыше, где обычно запрещается находиться пассажирам, тоже теснились люди, а кто-то даже уселся на самом краю, свесив над верхней палубой ноги в обмотках и рыжих ботинках.

На верхней палубе у поручней расступились, давая дорогу Корабельникову.

— Товарищи! — заговорил он. — Мы вынуждены сегодня покинуть Ломск… Но мы идем в новый бой! Идем в Омск, помочь дать отпор контрреволюции. Я верю, товарищи, на помощь нам, сибирякам, придут полки Красной Армии. Я верю — мы вернемся в Ломск, когда соединенными усилиями будет сметена вся контрреволюционная нечисть. Верю — снова над Ломском, над всей губернией, над всей Сибирью взовьется красное знамя Советов! С нами Москва, Петроград, вся рабочая и крестьянская Россия, с нами наши товарищи интернационалисты и пролетарии всех стран, с нами товарищ Ленин! — при этих словах Корабельникова, заглушая их, всплеснулись аплодисменты. Выждав, он продолжал: — Я убежден, правда возьмет свое. Солдаты чехословацкого корпуса поймут, что их обманывают, и перестанут служить черному делу контрреволюции. А уж один на один мы белогвардейщину одолеем… — Сделал паузу, заговорил спокойнее: — Товарищи, не обижайтесь, что только сейчас объясняем вам, почему и куда уходим из Ломска. Военно-революционный штаб благодарит вас за доверие к нему, за высокую сознательность…

Словно ища кого-то, Корабельников провел взглядом по сотням лиц, обращенных к нему, продолжил:

— Многих наших товарищей нет сегодня с нами. Они пали под станцией Айга, прикрывая наш отход. Почтим молчанием их память…

Корабельников вытянулся, замер. Вслед за ним притихли все. Только слышно было, как бойко похлопывают по воде плицы колес, постукивает машина да гулко трепещет на разгулявшемся по фарватеру ветерке кормовой флаг. Уже высоко поднявшееся над крутым берегом яркое солнце было где-то за флагом, отчего он казался наполненным солнечным светом, по лицам людей, стоявших вблизи флага, пробегали всплесками красноватые отсветы.