Юрий Стрехнин - Выходим на рассвете

«Республика» медленно огибала высокий, желтевший глинистым обрывом берег. Вот уже виден и буксир, стоящий к берегу кормой, с которой глядит пушка. Ветерок треплет красный флаг на мачте, гонит дым из трубы к берегу. Уже различимы над обрывом длинные поленницы дров, чуть дальше — серые тесовые крыши, за ними белая колокольня со сверкающим на солнце золоченым крестом, а еще дальше — темная полоса тайги, словно прижимающей село к реке. «Вот он какой, Карым!» — всматривался Гомбаш. Вспомнив рассказы Корабельникова о его карымской ссылке, Гомбаш несколько удивился: «Выглядит это место не таким уж мрачным… Впрочем, в неволе, наверное, все немило. Разве не казался мне совсем непривлекательным Ломск, пока я жил в нем на положении пленника?»

Медленно подрабатывая колесами, «Республика» подваливала к пристани — ею служила лишенная каких-либо надстроек баржа, соединенная с берегом мостками. На барже стояло несколько человек в рубахах и картузах, приложив руки к глазам, они смотрели на приближающийся пароход. Повыше, на берегу, тоже толпились люди, сновали ребятишки, было видно, как от изб, вытянувшихся вдоль обрыва, к пристани спешит народ. Кажется, ничего опасного нет…

Гомбаш вскинул ремень винтовки на плечо, обернулся:

— Пошли, товарищи!

Взвод Гомбаша первым сошел на пристань. Следом сошли Корабельников и другие члены штаба. Тотчас же их тесно обступили карымские жители — мужики, бабы в белых платочках, степенные седобородые старики, босоногие мальчишки, мельтешившие между взрослыми, девчонки с косичками, в длинно-полых платьишках.

— Валентин Николаич! — окликнул Корабельникова один из крестьян средних лет с коротко подстриженной бородой. — Какими судьбами к нам?

— Да уж привелось… — уклончиво ответил Корабельников, пожимая мужику руку. — Здравствуй, Евстигней Федорович! Видишь, привелось тебе снова встретиться со своим квартирантом. Какая власть у вас здесь?

— Да ведь как сказать — какая? — в недоумении развел руками Евстигней Федорович. — По телеграфу будто известие вчерась пришло, что в Ломске Советской власти больше нету. Бежали, дескать, Советы…

— Что поделать, Евстигней Федорович… — Корабельников объяснил, что произошло.

— Ну вот и наши карымские живоглоты враз обрадовались! — сказал в ответ Евстигней Федорович. — Откуда ни возьмись — целый отряд ихний как из-под земли появился, с ружьями, с револьвертами, один так и с бомбой. Видать, давно своего часа дожидались.

— И что же за этим последовало?

— Что? Пошли сельсовет громить. А у наших карымских большевиков никакой военной силы и оружия никакого, только дробовики да один наган у секретаря ячейки. Ну, успели товарищи — подхватились и — в тайгу. Где-то там сейчас обретаются. А у нас здесь власть бывший воинский начальник Маковеев взял, вроде карымский главнокомандующий. Объявили вчера: Советы кончились, вся власть — сибирскому правительству.

— Не слыхал о таком правительстве…

— И мы не слыхивали, Валентин Николаич. Может, его и нету, так, придумано?

— И где же теперь ваши новые власти? Где их военная сила?

— А ни властей, ни силы нету, — ответил Евстигней. — Как увидели пароход с красным флагом и с пушкой — сразу сорвались. Не иначе и эти в тайгу ударились. Она, матушка, велика — всех примет, и не столкнешься. Так что у нас сейчас никакой власти. Белая только убегла, а красная, того не зная, еще не возвернулась. Теперь вы, что ли, у нас командовать будете?

— Нет, мы дальше пойдем.

— А как же мы, Валентин Николаич? Это вашей пушки Маковеев со своим войском испугался. Уйдете, а они вернутся…

— Очень может быть.

— Неужто опять страх терпеть? Меня ж, как власть перевернулась, враз в каталажку: «Ты, — говорят, — за большевиков!» Ждал — сказнят! Да убегли, слава богу. А меня наши выпустили, спаси господь.

— Что же нам делать-то, дорогой человек? — спросил другой крестьянин, еще не старый, чисто выбритый, усатый, с заметной солдатской выправкой.

— А может, оно без властей лучше? — вступил в разговор еще один мужик. — Пущай над нами хоть медведь царствует, абы не трогал.

— Вот что, товарищи! — Корабельников окинул взглядом обступивших его крестьян. — Власть Советов по всей России, и по Сибири тоже, единственно законная. Сейчас против нее поднялась контрреволюция. Идет борьба…

— Брат на брата… — вздохнул один из крестьян.

— Да, и так! — жестко сказал Корабельников. — А разве у вас не бывает, что брат на брата смертным боем идет, ежели чего не поделят?

— Бывает…

— Ну, а сейчас посерьезнее схватка… И не братьев, а народа с угнетателями. Мы бы рады вам помочь, да, простите, не можем пока. Уходим туда, где главные бои. А вам один совет могу дать: большевиков своих держитесь. Не может того быть, что они только и будут в тайге отсиживаться. Придет момент, начнут действовать. А насчет медведя — на такого тихого царя не надейтесь. Тайгой от того, что происходит, не отгородитесь! Какой власти быть — это и от вас зависит. Хотите под купцами да под лавочниками ходить — значит, будете под ними какое-то время. Не захотите — скорее поможете большевикам обратно нашу народную Советскую власть поставить.

— Верно говорит Валентин Николаич! — согласно кивнул Евстигней. — Я то же самое толкую, да не все согласны…

— Придет час — поймете все, товарищи, что Евстигней Федорыч правду говорит!

— Вашу правду, Валентин Николаич.

— Большевистскую! — поправил Корабельников. — А теперь — за дело, товарищи! — Обернулся к бойцам и командирам, ожидавшим его распоряжений: — Выставить посты вокруг села! Все остальные на погрузку дров! Вон тех, что на пристани для пароходов заготовлены. А вы, — повернулся он к Гомбашу, — забирайте взвод и — со мной. Будете в резерве.

Быстрым шагом следуя за Корабельниковым, Гомбаш и его бойцы вышли с пристани на главную улицу Карыма. Широкая, с одним рядом дворов, глядящих воротами на реку, поросшая реденькой низкой травкой, с наезженной посередине колеей, выбитой колесами и копытами, она далеко тянулась вдоль берега. Преобладали на ней избы добротные, с искусной резьбой по наличникам и карнизам, под тесовыми, а то и под железными крышами. На улице был даже тротуар, такой же, как в Ломске, из толстых плах. Возле изб почти не видно было деревьев, только кое-где в палисадниках белела вышедшая в полный цвет черемуха. Из окон, из-за высоких дощатых и бревенчатых заборов, из калиток за идущими наблюдали любопытные лица. Следом бежали несколько мальчишек.

Вот и почта. Двухэтажный дом из крашенных рыжею охрою бревен, возле — столб с проводами, тянущимися к стене, над дверью облупленная вывеска со скрещенными рожками — эмблемой почтового ведомства.