Дмитрий Ерёмин - Глыбухинский леший

Онисим стоял теперь на очищенном от тайги берегу довольный всем, что видел вокруг — и ворчливой, но доброй снохой, и милыми сыновьями да внуками, ангелочками-правнучками Еленой и Катериной, а особенно тем привольем, которое ждет его впереди, когда они с бойким Витюшкой вот-вот двинутся на моторке вниз по Ком-ю и пойдут в лесном извилистом коридоре по быстрой воде до самой Глыбухи. Он молча блаженно щурился и вздыхал, облитый теплом все выше всходящего за рекою солнца, щерил в улыбке рот, в котором желтели реденькие, стершиеся почти до десен, но все еще свои, не поддавшиеся разрушению зубы, и нетерпеливо поглядывал на моторку.

День обещал быть ведренным, теплым. Кровососы оводы, главное наказанье короткого здесь лета, уже не так донимали, как месяц назад. «Комары да мошки тоже сходят на нет, да к ним мы давно привычны, — думал Онисим с блуждающей на губах счастливой улыбкой, — так что ехать в Глыбуху самое время. Не поживется там, не беда: Витенька в ту неделю приедет и увезет обратно в совхоз. А поживется, так можно будет на две, а то и на три недели остаться. Хлебушко с чаем да сахаром есть — и ладно. Много ли надо старому человеку? А если к тому же ушицу сготовить из свежей рыбы, то и совсем любота. Карасики хороши на Черном озере за Глыбухой. Да и хариусом в реке… а если не хариусом, то язями легко разживиться. Тем более — Яков там с бабой живут. Значит, скучно не будет…»

И вот наконец наступило желанное для Онисима время: Настасья сама усадила его на мягкие вещи в лодку, Виктор устроился на корме и завел мотор.

Но тут к реке подбежал Николай Долбанов, жених внучки Сони. В одних трусах, заспанный, с растрепавшимися на ветру длинными — по моде — волосищами над румяным, круглым лицом, он предупреждающе крикнул Виктору:

— Погоди!

Тот, недовольный задержкой, заглушил мотор.

— Чего тебе?

Зябко переступая босыми ногами на сыром, холодном берегу, парень протянул Виктору пожелтевший от времени пестерь:

— Отдай там мамке с батяней. Пускай побалуются сладеньким. Да скажи, — добавил он тоном старшего, которому давно уже надоело внушать очевидные истины упрямому, непослушному подростку, — чтобы они кончали к зиме свое сиденье в Глыбухе. Хватит, мол. Кому их богатство надо? Колька, скажи, своим обойдется. Так что, пора им перебираться назад, в совхоз. Тем более — скоро свадьба…

Он быстро окинул взглядом счастливо вспыхнувшую Соню.

— Так и скажи: к свадьбе, мол, ждем непременно! Пускай перестанут дурость в Глыбухе тешить.

— Скажу, — односложно ответил Виктор. — Вот дед поживет, а как ему возвращаться, может, они вместе с ним и вернутся. Только навряд ли, — добавил он убежденно. — Не из таких они, дядя Яков и тетка Елена. Был я у них, нагляделся… Ну, в общем, ладно, — перебил он себя. — Поехали…

Лодка рванулась от берега, как застоявшийся, почуявший волю конь.

Все вокруг Виктора и Онисима плавно сместилось и закружилось. Потом ровно выстроилось на этом и том берегу, лица родных замелькали, все удаляясь, пока их совсем не закрыла купа берез, стоявших на повороте.

Женщина терпеливо дразнила щенка.

Сидя на последней ступеньке крыльца, твердо упершись в сухую землю сильными, жилистыми ногами в резиновых сапогах, она сдавливала щенка коленями, резко дергала его то за уши и за холку, то за пушистые баки и губы. Дергала и щипала безжалостно, как бы не замечая ничего вокруг, — ни быстрой, поблескивающей под солнцем Ком-ю, текущей за косогором внизу, ни мужа, мрачного и опухшего после запоя, занятого теперь переборкой сетей возле своей моторки. Сейчас она видела только его — беспомощного и глупого, насильно оторванного от матери месячного щенка с обвисшими ушами и большими неуклюжими лапами.

Когда щенок, задерганный ею, жалобно взвизгивал от боли, следившая за ним от дальнего сарая сука Низька тонко поскуливала, беспокойно дергалась и звенела цепью. Но женщина не обращала на нее внимания. И если щенок после особенно болезненного щипка пытался бежать или рабски валился на спину, она сердито подбрасывала его кверху, словно живой пушистый мяч, и когда он, ударившись о землю, взвизгивал, — больно шлепала по морде, строго приказывала:

— Кус, Анца! Кус.

Но если тот, не выдержав истязаний, вдруг в отчаянии зло огрызался или рычал на хозяйку, пытался схватить ее беспощадные ладони слабыми, еще молочными зубами, женщина счастливо смеялась и подбадривала:

— Так, Анца, так! Молодец! Кусайся!

Ей нужен был здесь, в безлюдной Глыбухе, не добрый доверчивый увалень, а злой нелюдимый зверь. Вокруг тайга да болота. Каждую ночь только и ждешь, что вот-вот проберется сюда какой-нибудь лиходей. Подожжет вначале твою избу, а потом одну за другой и пустые, полуразвалившиеся избы бывших соседей, чтобы замести следы своего преступления. Пламя пожара выгонит их с Яковом — полусонных и беззащитных — наружу, и тогда лиходей порешит их обоих, захватит накопленные здесь богатства…

Убийца рисовался ее воображению в виде огромного бородатого мужика, такого же сильного и крупного как Яков, но не русобородого и белолицего, а чернявого, как она, жилистого и злого. Не с серыми глазами, а с черными маленькими на страшном лице, с мосластыми сильными руками, в которых либо топор, либо украденный у геологов карабин.

Об этих страхах, все чаще не дающих спать по ночам, она не раз говорила мужу. Но тот, ленивый, сытый дурак, лишь равнодушно отмахивался:

— Ништо! Кто и откуда зайдет в Глыбуху, кроме ребят из научных экспедиций? Этим нефть, уголь да что другое — милее всего. А проходы среди болот в энтой вон глухомани, — он кивал в сторону тайги, обступившей Глыбуху, — надо знать. Без знатья в одночасье сгинешь. Медведь — ну, тот может зайти, если не ляжет зимой в берлогу, а больше тут, особе без вертолета, никому никак не пройти. Да опасные лиходеи давно и новые злись. Тихо в тайге, плохого давно не слышно. Теперь это ух, как строго. А нефть… пущай добывают, если от нас подале.

Он оглядывал свое подворье — крепкую пятистенку, сараи и огород, еловое прясло, плотно обвязанное черноталом, заросший вербовником и бурьяном уступчатый спуск к реке. Где тут быть лиходею? Тем более есть кому упредить о приходе чужого: с одной стороны, у калитки, где спуск к реке, сидит на цепи свирепый Цыган, с другой стороны, где через бывшую зуевскую избу ведет тропа к Черному озеру и в тайгу, такая же злая Низька. Сам, когда мимо идешь, сторожишься, как бы не цапнули ненароком. А уж чужого… того они с Цыганом разорвут на клочки!

— Так что, Елена, не бойся, — говорил он, без особой охоты возвращаясь к прерванному делу. — Научивай Анцу на сторожбу, чтобы потом и нас к себе подпускал не сразу. Вот тебе третья защита. Тем более жить тут осталось немного: через год или два — тронемся прямо в город…