Виктор Попов - Один выстрел во время войны

В печке трещали, вспыхивая, дрова. Дмитрий замечал: с какой стороны больше треска, там бок печки краснее. Главное — не пропустить, если из поддувала вывалится горящий уголь. Хотя на полу вокруг печки обито жестью, а все же опасно. Уголь может откатиться на голый пол, и тогда жди пожара. У мужиков почему-то ни разу такое не случалось. Но ведь то — у мужиков.

Квадратное отверстие поддувала светилось ярко, огненно. Даже до Дмитрия доставал теплый луч. Дров, конечно, на всю ночь не хватит. Но ведь и топить придется не до самого утра. Когда настынет в вагоне, тогда и накаливай печь. Хорошо, что про запас нарубил этих черных промасленных шпал; потребуется — даже босиком можно будет выскочить из вагона и притащить.

Вчера Дмитрий получил письмо от матери. Ругается, зачем зарплату прислал. А затем, чтобы не думала, что он пропадает здесь. Избытка денег у него, конечно, нет, но ведь и нищеты тоже нет. Кормежку улучшили. Трудно приходится работать и ломом и кувалдой. А где сейчас легко, кому?

Он представлял свое Луговое ночью. Темно кругом; керосин жалеют да и о светомаскировке не забывают. Улицы мрачные. Мать, конечно, спит уже, она всегда ложится с наступлением темноты, зато и встает чуть свет. До восхода солнца успевает переделать уйму дел и по дому, и вообще по хозяйству.

Кучеряш небось глазеет в темный потолок. Будешь глазеть, когда ничего другого не можешь. Хоть он и говорил, что не обижается, а в душе небось проклинает и друзей своих, и все на чем свет стоит. Надо как-то помочь. Если что попадется хорошее в магазине, лишь бы Кучеряшу впору пришлось, то надо будет в лепешку разбиться, а купить, достать, выпросить по талону или без него. Костюм, обувку, шапку, да мало ли что могут привезти. Все будет как-то помягче с Кучеряшем, а то скажет, уехали — и концы в воду. Если не сам Кучеряш может так подумать, то мать его, тетя Катя, или сеструха Таня подумают.

Часто в последнее время почему-то приходила на ум Татьяна. Ни с того ни с сего… и никак не отгонишь ее. Он хорошо видел в такие минуты, какая она высокая, как ровно, будто нарочно выпрямленная, идет по улице к мосту встречать стадо, как смотрит ему в глаза и будто спрашивает: «Ну, как ты, Митя?» Наверное, дураком был, когда не обращал внимания на ее доброе отношение к нему. Петушился обычно, рисовался неизвестно для чего, все кому-то доказывал, что ему никто не нужен, что он сам по себе фигура куда там. А однажды, кувыркаясь вечером в соломе на бригадном дворе вместе со всеми ребятами улицы, он спустил ее с омета по самой крутой стороне. На земле в этом месте соломы было мало, и он, даже находясь наверху, почувствовал как больно ударилась она. Он тут же соскользнул вниз и подскочил к Татьяне. Еще не успел ничего спросить, а она уже все поняла. Вынимая из волос застрявшие соломины, попыталась улыбнуться.

— А ты убить можешь.

Это было еще до случая с Кучеряшем, так что сказала без намека, вроде пошутила.

— Больно? — схватил ее за руку Дмитрий.

— Не-е… — а сама встать не может. — Шурку Борискову знаешь? Ее тетка в омете соломинкой глаз себе выколола. Так и окосела, вот это плохо. Если останусь без глаза, то ты на меня и не посмотришь.

— А зачем ты нужна, чтоб смотреть! — Дмитрий засмеялся и отошел. — Глянь-ка, смотреть на нее!

Несколько дней подряд при встречах у моста в ожидании коров с луга Татьяна будто не замечала его. Сядет на самый край моста, свесив ноги и палочкой возле ног туда-сюда, вроде, кроме этого, и делать нечего. Обиделась, значит. В то время ее обида не тронула Дмитрия, хотя порою было не по себе. Не разговаривает… Подумаешь, фифа! Сам же понимал, что виноват, а не мог пересилить себя, чтоб наладить прежние отношения.

Как-то стадо пригнали раньше обычного, пастух заболел, что ли. Татьяны у моста не было, и Дмитрий отобрал две коровы. Уже на своей улице встретилась Таня, она спешила к стаду. Оторопела, увидев Дмитрия с их, Шаламовых, коровой.

— Какая забота… — съязвила Таня.

Она погрозила своей корове палкой, попыталась погнать ее побыстрее, чтобы не идти рядом с Даргиным, но та не послушалась и по-прежнему шла размеренно, важно, с высоко поднятой головой рядом с коровой Дмитрия.

— Ну что, съела? — засмеялся он.

— Подумаешь, нашел чем гордиться… Спасибо, конечно. Ты заработал кружку молока, приходи, расплатимся.

Дмитрий не ответил на ее резкость, но и простить не мог. Весь вечер он думал, как бы отомстить. Когда начало смеркаться, он пошел к Шаламовым.

— Я к тебе, — сказал он в упор попавшейся во дворе Татьяне. — Давай долг.

— Какой? — растерялась она.

— Зажимаешь? А кружку молока забыла?

Глаза Татьяны радостно вспыхнули. Она побежала в дом и тотчас вернулась с двумя кружками молока, в каждой руке по кружке.

— Я заработал одну, — злился Дмитрий, протягивая руку.

— А вторая моя. Молоко тоже люблю, да еще такое теплое, парное, — весело щебетала Таня. И первой начала пить.

По пути к Шаламовым он обдумал все: возьмет кружку и тут же на глазах Тани выльет молоко на землю. Так-то ей больнее будет, чем ему, чтобы не очень заносилась. Но сейчас он не мог оторвать взгляда от ее играющей на щеках улыбки и белых капель молока на влажных губах.

— Какой же ты злюка! — смеялась Таня.

Он не смог вылить молоко на землю, не хватило сил. Один раз глотнул, другой и вдруг тоже засмеялся в ответ на лучистые искры в ее глазах.

Потом они опять дурачились со всеми ребятами улицы в омете на бригадном дворе…

Дмитрий встал с постели, подложил в печку дров. От хождения босиком по холодному полу ноги замерзли. Укутав их одеялом, он чувствовал, как одновременно с ногами отогревается все тело. И еще он чувствовал, что теплее всего, когда повернешься спиной в сторону печки. Повернулся, мягкое одеяло уже не требовалось, и сдвинул его к ногам; стало свободно, он ощутил легкость, подумал, что тепла в вагоне хватит теперь надолго, и… уснул.

Печка накалилась докрасна. В ее трубе глухо и монотонно наигрывал ветер. Отбитый осколком во время последней бомбежки лист железа скрежетал на краю вагонной крыши, изредка с порывом ветра он ударялся о металлическую откосину, и тогда мгновенно вспыхивал короткий ржавый звон.

К полуночи ветер стих. Наступившая тишина разбудила Дмитрия. Открыв глаза, он не сразу вспомнил, что надо делать. Его тяготила какая-то обязанность, сонно пялил глаза в ночную черноту и уже снова задремал, когда услышал, как из поддувала выпал уголек. И вмиг все вспомнил. Он вскочил с постели, быстро подошел к печке. Дрова уже давно сгорели, печка была еще теплой, но не настолько, чтобы обогреть весь вагон, в топке не виднелось ни одного красного уголька. Надо было растапливать снова. Но это значило, что он в ночной тиши будет греметь дровами на железной обшивке пола, скрипеть и хлопать дверкой топки, чиркать спичками и наверняка разбудит людей. За это спасибо не скажут. Нет, лучше всего больше ничего не делать. До утра осталось немного времени, в вагоне еще терпимо, так что можно обойтись без дополнительного подогрева. Чтобы сохранить оставшееся тепло, он закрыл трубу задвижкой. И опять на своей постели начал кутать одеялом озябшие ноги…