Виктор Попов - Один выстрел во время войны

Молчаливо, мертво стояли недалеко от тупика полуразрушенные стены завода. Из пустых глазниц по красным кирпичным стенам не так давно полз дым пожара, остался его густо-черный след, как траур по прерванной жизни всего предприятия. Железные ворота завода были широко распахнуты, сохранилась дугообразная арка над воротами с вырезанными из жести буквами: «Добро пожаловать». Под этими буквами проехало немало машин со свеклой из колхозов и совхозов. Сейчас не было видно ни единого следа автомашины или хотя бы подводы.

— Похоже, досталось тут, — осматривался Петр, чувствуя, как холод начал пробираться к спине сквозь телогрейку.

Он не сразу осознал, что поразило его, как только вышел из дрезины. Лишь когда залаяла дворняжка, желтым лоскутом перескочившая через забор и побежавшая к краю платформы, он обратил внимание на царившую кругом тишину. Кроме заливистого собачьего голоса — ничего. Если б не виднелись редкие столбы дыма над крышами домов, то Сыромятное казалось бы вымершим селом. «Вот и в Луговом, наверно, так же».

От нахлынувшего воспоминания стало тоскливо. Петр почувствовал себя чужим, ненужным здесь, в тупике железной дороги, ему захотелось оказаться поближе к рассвирепевшей дворняжке, к редким столбам дыма, к плетневым изгородям, ко всему, что хоть немного походило на его родное село, без которого он не мог представить себе огромный, еще мало известный мир…

— Давайте без раскачки… — за спиной Петра закашлялся от самосада Бородулин.

Петр оглянулся. Рабочие разбирали инструменты, Федор Васильевич шагами вымерял расстояние от одного стыка до другого. Посчитав шаги, он посмотрел на платформы. В его взгляде была хозяйская озабоченность, словно бригадиром здесь он, а не Бородулин.

— Значит, так, — топтал каблуком окурок на шпале бригадир. — Карунный приказал путь разбирать, вот зачем мы приехали. Рельсы нужны фронту, вот мы и должны отгрузить. По ним войска перебрасывать будут. Рельсы, костыли, подкладки, болты, — в общем, весь путь. И шпалы тоже, если, конечно, они гожие, не гнилые. Гнильем на фронте нечего делать. Тут рельсы, как видно, не скоро потребуются, — глянул он в сторону сахарного завода. — Ясно? Начнем прямо от тупика, с самого хвоста, — и первым направился к торчавшим черным шпалам.

Носком сапога он ковырнул раз-другой у продолговатой накладки с ржавыми головками болтов — отбросил снег. Потом приладил здоровенный ключ, тяжело выдохнул:

— Р-раз… — и уже веселее, будто подзадоривая самого себя: — Пошла, родимая! Пошла-а…

Он играл ключом, будто забавляясь не бог весть какой работой, отвинчивал болты и радовался, словно видел впервые, тому, что вслед за ржавчиной показывался поблескивающий чистотой металл — четкая резьба, потрогать хочется.

Вскоре два рельса уже были отделены друг от друга. Странно лежали они, каждый сам по себе, будто случайно оказавшиеся рядом и не имеющие друг к другу никакого отношения.

Глядя на азартную работу Бородулина, Петру неловко было ждать команды; стоять и ничего не делать — скверно.

— А нам… чего? — осмелился спросить он.

— Вам с Дмитрием костыли дергать, подкладки собирать и все это — на платформу. А вообще… смотри сам, что под силу, то и делайте. К Федору поближе, он скажет.

Вся бригада уже растянулась по железнодорожному полотну от тупиковых шпал до первой платформы. Работу начали молча, сосредоточенно, лишь изредка раздавались кашель да слово-другое: «Поддержи!», «Взяли!», «Ище-о р-раз!..»

На конце тупорылого металлического стержня была двупалая клешня. Петр подсовывал эту клешню под головку костыля, давил на верхний конец, шпала с натугой скрипела, высвобождая вколоченный в ее тело металлический штырь. Одни костыли выскакивали легко, только дерни их, с другими надо было повозиться. Чаще всего их головки были утоплены в деревянное тело шпалы, и ее приходилось подрубать.

Рядом работал Дмитрий. Он тоже мучился, когда попадались «утопленные» костыли.

Труднее всего доставалось Федору Васильевичу. Отсоединенные друг от друга рельсы, освобожденные от костылей, предстояло сорвать с места, подтащить к платформе, поднять и уложить на нее. Поднять и уложить — это, конечно, всей бригадой, а вот сорвать с места — только одному.

Лежит эта длинная проклятая железяка, посмотреть — толстая ниточка. Но вот из-за одного куска этой ниточки, самого первого, Федор Васильевич взмок. Вначале он поддел лом под конец рельса и так это легко дернул, думая, поддастся, куда деться этому обрывку нитки. Но оказалось — монолит! Федор Васильевич напрягся, почувствовал хруст в плечах, вот-вот, казалось, сдвинется с места этот рельс. Нет, не сдвинулся. И тогда понял — не простая эта штука.

Он взял кувалду и начал обстукивать. Когда прошел по всей длине, тогда снова попробовал ломом. Черта с два, ни с места! Вот и поднимай, вот и укладывай на платформу.

Уласов передохнул, рукавом телогрейки вытер пот с лица. И его осенило: подошва рельса, наверно, примерзла к подкладкам, подкладки — к шпалам, а те в свою очередь вмерзли в путевой балласт. Он притащил из дрезины тяжелый домкрат, отыскал более-менее просторный шпальный ящик, с большими потугами втиснул массивные лапы под рельсовую подошву. Масляно постукивал рычаг в руках Федора Васильевича, лапы медленно, будто нехотя, раздвигались, образуя темную щель. И вдруг послышался звук разрываемой мерзлоты.

— Ага-а… — радостно протянул Федор Васильевич.

Рельс вместе с подкладками был отодран от шпал. Но не ото всех. Несколько шпал, будто магнитом притянутые к металлу, приподнялись над земляным полотном. С ними Уласов управился легко: удары кувалдой — и готово, отлетели. Так, один рельс готов. По его длинному следу вдоль насыпи тянулась искристая в морозной россыпи полоса. Даже красивой казалась, будь она проклята…

— Подкладочки приготовили? — с затаенной мыслью спросила подошедшая Алевтина.

— Нет еще, — даже не поднял на нее взгляда Федор Васильевич.

— А костыли?

— Тоже не успели.

— А чего же я буду таскать на платформу?

— Рельсы.

Она поняла: разговор не состоится. Постояла, наклонив голову, вздохнула, тяжело пошла к дрезине.

Первую платформу нагружали долго, зато вторую и третью значительно быстрее. Дрезина стояла уже в отдалении от платформы. Теперь не подъехать ей к сахарному заводу… Насыпь железнодорожного полотна, оставшаяся без рельсов, казалась оголенной, безжизненной. Ненужными поперечинами лежали кое-где на ее поверхности сгнившие шпалы, больше не пригодные нести нагрузку, и теперь своими черными неуклюжими телами они будто перечеркивали и свою судьбу, и судьбу всей железнодорожной ветки.

Время уже давно перевалило за полдень, когда Бородулин скомандовал: