Н Каратыгина - Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 1

«Прости, Демушка… Прости грех отцовский, тяжелый»…

Кружит апрельский ветер, шелестит прошлогодней листвою.

По неровному проселку едут двое: впереди сидит Мартын, сзади приткнулся Дема.

Сначала сын о себе рассказал. Да так рассказал, что и концов не найдешь: все в один клубок сплелось, пестро-цветистый. Попробуй поискать путь-дорожку от заводского цеха в красную гвардию, от Тулы к Перекопу, от степного шляха к столичному рабфаку. И весь он, Дема, обвеян ветрами ураганными, закален днями пережитыми.

Недаром сказал Мартын, как только тронулись в путь:

— Молодец ты у меня, Дема. Соответственно, первеющим в городе человеком будешь.

— Ладно. А почему такое не слыхать о вашем Куродоеве, словно вы там на другой планете?

— В овражке мы, Дема, в овражке! Кхе-хе?

— То-то, батька, больно ты прокис в нем. И плесень на тебе заметна. Не сердись, батька.

— Чего сердиться… Знамо…

Не спеша рассказывал Мартын Петрович о себе, обо всем, что было и есть в городке на дне оврага. Промолчал только о Зайчихе, о своей связи с ней. Зачем говорить об этом? Придет время, сам догадается. Хорошо, если бы Дема головой в здешнюю жизнь окунулся, посмотрел ей прямо в глаза и сознался: «Прав ты, батька, от греха не убережешься тут!»..

Ехали целый час, миновали несколько деревушек, забрались в лес, и тогда обоим стало скучно.

— Дочь слесаря Ивана Хорькова знавал? Помнишь, девчонкой на заводе бегала?

— Помню.

— У нас она теперича, в Куродоеве. В самые голодные годы приезжает сюда, ищет чем бы прокормиться. Встретились, узнала меня. Ну, соответственно, поговорил я в наробразе. Учительницей она теперь в городе. Ничего, живет.

— Живет?

— Живет!

Как будто обрадовался Дема. И повеселел даже. С самого детства знал он белобрысую Олечку, лучшие годы провел с ней. И вот такая встреча, при таких обстоятельствах! Зашевелились воспоминания, теплой струей пробежали где-то глубоко внутри, где-то там, в укромных уголках забытых или ненужных на фронте, за книгой на рабфаке… Может быть, этому виной были вот эти последние три дня в поезде, когда отдыхали ноги, руки, мозги, отдыхало все тело, а кругом были спокойные, тихие будни. И хотелось думать только о ней, — не о городской учительнице, — а просто об Олечке белобрысой, ну хотя бы об Ольге Ивановне, чорт с ними, с именами! Не это важно, а вот что важно… Ну, что же, в самом деле, важно?

И ничего не мог придумать в ответ.

— Дема, а Дема?

— Ась?

— Скучно лесом ехать?

— Немножко да.

— Заедем, Дема, на постоялый двор. Выпьем чайку, селедочку закусим, оно и того.

— Небось, и самогонки найдется?

— Нет, этого здесь, соответственно, не водится. Бабенка тут одна хозяйкой. Живет себе спокойно, тихо, оченно даже тихо.

— В тихом омуте, батька, черти водятся. Валяй-ка до дому, ну ее к дьяволу!

— Как хошь! Я только так. А нащет хозяйки, соответственно, ты зря ее облаял, Дема. В полном смысле тихий элемент.

— Ладно, чорт с ней. Дома потолкуем.

Потом опять долго-долго ехали молча. Остался далеко позади хутор Домны Зайчихи, и вот на проселке догнали трех мужиков. Вели они за собой гладкого пестрого бычка.

Подъехали ближе. Мужики свернули. Один из них узнал Мартына Петровича. Поздоровались.

— К вашей милости, товарищ.

— Что такое?

— Явите божескую милость. Ослобоните нас от Зайчихи. Прет она со своим скотом на нашу землю. Сладу нет с бабой. Я, говорит, этой землей владею. Выпустит свою скотину на пасено, а та стравит яровое. Потрава за потравой. Сволочь баба, одно слово, сволочь…

— А это что, зайчихин бычок?

— Ну, да, аркан на шею, коли не ножик ему!

— Напрасно.

— Чего напрасно? Сладу нет с бабой. За меня, грит, сам член исполкома.

— Закон не позволяет, братцы.

— Товарищ исполкома! Войдите в положение. Нешто земля ее? Какую такую она праву имеет, буржуйка проклятая.

— Ладно, я разберуся. Я, ведь, братцы, всегда за ваши интересы. В волостную земельную комиссию ступайте.

Мужики угрюмо замолчали. А Мартыну Петровичу и тяжело, и совестно. Совестно перед сыном.

— А я вот что, батька, думаю. Вопрос ясный. Эту новую помещицу с хутора к чорту надо выкурить. А землю мужикам. Понимаешь, батька?

Отец сухо кашлянул, шевельнул широкими, слегка сутулыми плечами и взглянул на Дему злыми глазами. Мужички крякнули, весело зашевелились.

— Ей, богу, товарищ! Уж такая сволочь!

— Ладно. А вы на кой чорт ведете быка? Кому он нужен?

— Да уж так миром порешили.

— То-то «миром порешили». Арбуз, что ль, на плечах у вас заместо головы? Валяйте в земкомиссию, а нежели что — в город заявитесь.

Мужики опять сняли картузы, тронули бычка и пошли не спеша обратно.

Приключенье в дороге расстроило Мартына Петровича. А главное, Дема плохого мнения останется об отце. Разве он, Мартын Петрович, так обходится с мужиками? Уж еще в чем, а в этом он неповинен. Бывало, заедет он в деревню, соберутся мужики, поздороваются с ним за руку, все честь-честью. Кто похозяйственнее из мужиков, потрогает сбрую, телегу, лошадь и скажет:

— Надо вам, Мартын Петрович, нового жеребенка. Стареет кобыла.

А теперь? Как оправдаешься перед сыном. Крикнуть бы вот на весь Куродоевский уезд: «сгубила ты меня, баба проклятая!», да как вспомнит прошлую ночь, — вот ночка так ночка, — ну и размякнет весь: никого на свете лучше Домнушки нет.

— Батька, ты чего сопишь?

— Да вот эти ольховские… Непутевые какие-то.

— Зря, батька. Ты мне прямо скажи…

— Что?

— Скажи прямо, как сыну родному. Всю правду… Не свихнулся ты здесь?

— Насчет чего это? — голос у Мартына заметно дрожал.

— Знаешь, батька, какое время, — спокойно продолжал Дема. Обойдут тебя, соблазнят. Сначала угощенье, дальше — больше…

— Да ты о чем, Дема?

— Взятки не берешь, батька?

Отец выпустил возжи, побелевшим лицом взглянул на сына.

— Ты… шутишь?..

— Нет!

— Нет? — вскричал Мартьш. — Нет? Что ж я, по-твоему, вор? Взяточник?

— Ну вот, ты и обиделся, батька.

— Не смеешь ты этак говорить, мальчишка. Отца позоришь. Я вот голодаю… Может, так и околею в этом овраге. Но я ре-во-лю-ци-онер-р?.. Слышь, Демка, я тебе не позволю!

— А ты не сердись, батька. Я ведь тоже сквозь огонь и воду прошел, — чего нам миндальничать в разговоре?

— Эх, Дема… Не знаешь ты мою жизнь… Ты вот едешь на лошади; а как она мне досталась, легко?

— Что ж, я могу пешком пойти.

Дема спрыгнул с телеги, Мартын распутывал возжи под колесом. Поднять ему колесо было не под силу. Дема подсобил.

— Э-эх, обидел ты меня, Дема.

— Ну, ладно, не взыщи, батька.

Мартын Петрович вдруг выпрямился, вплотную подошел к сыну и, взволнованный, решительно молвил:

— Хочешь, скажу правду?

— Ну?

— Я женюсь на этой самой хозяйке хутора. Понял?