Александр Малышкин - Сочинения в двух томах. Том 1

Теперь иная печаль сторожила Афоньку, затемняя немудрые раньше мысли. И когда, огорченный и злой, вышел он от Зои, сердце его болезненно сжалось.

«Где их, тысячу-то, взять? — думал он, бродя по Планской, — с ножом, что ль, к горлу лезть? И учитель тоже… — Афонька опять покраснел и тряхнул кулаком. — Ну, этому бучку задать — и отстанет, стоит только парням четверть посулить! А деньги…» Но он не успел докончить, внезапно взвилось над ним что-то черное, будто туча; зычный окрик сквозь нахлынувшее облако метели резнул уши: «берегись». Едва успел Афонька отскочить, зажимая ослепленное снегом лицо, как промчался, гудя, рысак с лебединой грудью. Толстый купец, откидываясь с натянутыми струной вожжами, мелькнул следом. — Ай да шурин, кляп ему в рот, — про. бормотал полуиспуганно Афонька, собирая варежки, — здорово задувает!

Вещий, исчерна-красный закат тлел за полями в набегающих сумерках. То омраченные, то окровавленные снега струились далеко хрупкой зыбью. Что-то вспомнил Афонька, о чем-то темном задумался, тряхнув угрюмо головой. Голуби пролетели, мрачнее зардела в потемках опечаленная заря. И ясно отозвался в сердце горестный и страшный голос, предрекая словно близкую Афонькину погибель…

В вечер пятницы, после закрытия лавок, в теплушке Моргача собрались главные окшанские богатеи играть в «двадцать одно».

Кудрявый весельчак Решеткин держал банк, разливаясь звонким гоготом, когда в кучу среди стола сыпалось новое серебро. В свою очередь, когда куча пустела, над ним хихикал ехидно сухонький Чучкин, тряся рыжим клином на шее и морща желтое лицо. Угрюмый мясник Укопаев углубленно созерцал карты, медленно высчитывая.

Из-за спины Моргача жадно выглядывал дьякон, дрожа распущенной гривой, и иногда подсказывал и советовал, за что его гнали. По временам игроки потягивались, и Вася Решеткин запевал, подмигивая Моргачу:

Тогда Моргач делал решительный жест большим пальцем, и купцы, причмокивая, подходили к кулям, где пряталось вино и закуска. Дьякон, который краснел и виновато ухмылялся, приглашался туда же…

Надев замки на железные ставни, вспомнил Афонька вчерашние свои мысли и, встрепенувшись, прошел и теплушку. Немного поколебавшись, он сел на пустой табурет и спросил карту.

— Чего же, гулять так гулять! — махнул он рукой, зардевшись от почтительной к купцам улыбки. — Еще карточку!

Начали по маленькой, потом ставки стали возрастать. Через час у Афоньки скопился незначительный выигрыш. Он выпил, потом еще, и ему захотелось, чтобы все порешилось скорей. Хмель стремительно сменял мысли, полные надежд и сладкой боязни.

— Четвертная в банке, — крикнул он, когда дошла очередь. — Чего по мелочи околачиваться, гундить-то!

— Сразу новый купец всем в кишки въелся, — съязвил Чучкин, — подсыпай еще, жалко, что ль, их, навоза-то!

— На еще! — хлопнул, побледнев, Афонька другой кредиткой по столу. — Что! Поджал хвост-от, сквалыга! Кому карту?

В первый круг дошло до полтораста, Афонька застучал. Возросло до двухсот. Моргач, который был последним в кругу, молча покрыл ладонью деньги.

— Ва-банк?

Афонька выбросил ему карту и, делая беспечное лицо, взял себе. Все вопросительно поглядели на него.

— Двадцать! — четко кликнул он и, глотая сухим горлом воздух, потянул к себе деньги. И светозарная легкость хлынула в душу, легко опьяняя.

— Смылил-таки, — проворчал Моргач, раскрыв рот от недоумения, — сколько всего?

— Четыреста, триста пятьдесят чистых…

Банк начал держать Чучкин. Афонька взял еще пятьдесят рублей. Еще раз, только бы раз взять такой куш, как в начале, — и он встанет и уйдет. Тогда Зоя — близкое счастье, невозможное еще вчера…

— Сколько в банке? — спросил он сухо.

— Четыреста.

На мгновение дрогнуло все и затмилось. Сейчас, сейчас, вот близко оно, только там, под сухими желтыми пальцами, скрыта страшная тайна. Казалось, все чувства остро напряглись и взнеслись в одну точку, где выше — оборвется сердце, где ослепляющая радость или глухой срыв в темь…

— Держу!

Ему дали карту еще. Стараясь не смотреть сразу, он приподнял их одну за другой и пересчитал. Овладело сомнение на минуту, пересчитал еще раз. От тоски и горечи опустил руки. Он бросил карты и, деланно равнодушно растягивая слова, произнес:

— Нет, перебор…

Дальше было как в забытьи. Он не был пьян, но кровь, как во хмелю, туго тяжелела в висках, кожа сделалась горячею, и немного залихорадило. Неверные мерцания потекли перед глазами. Он еще раз поставил четыреста — Из своих — и проиграл.

— Ты бы, Афоня, прохладился немного, — заметил ему, хмурясь, Моргач, — здесь ведь ты не в свою партию залез, без штанов пустят.

— Мое дело! — злобно буркнул тот, нервно ломая себе пальцы под столом, — а кто кого утрет, не знай еще!..

— Сотня, — двинул он последнюю бумажку Укопаеву, — давай карту, да живее, не кобенься!

— На, жги! — свирепо крякнул тот, выпячивая грудь. — Довольно, что ль?

Афонька пересчитал — вышло двадцать очков. Пришла тайная радость, потому что больше — редкий случай. Поклялся себе, что будет теперь играть по маленькой, пока не вернет своих, а там, быть может, вернется удача…

— Двадцать! — крикнул Укопаев, больно и жестко ударяя по сердцу, — Беру!

— А ну вас к черту! — взбешенно, с пеной на губах, выскочил Афонька из-за стола, — жулики! И вы, отец дьякон, какого черта торчите все время за спиной, невежа!

— Ты, ты потише, — встал Моргач, стуча пальцем, — не ерепенься, не в сарае ведь разорался!

— Ну, все равно! — стукнул, как пьяный, в отчаянье Афонька по столу, — вот на товар сыграю! На триста у меня, у Моргача в складе… Мне отыграться только!

— Как же так на товар? — загалдели игроки, — кто его считал у тебя? Дело неладное…

— Да вот же счета! — взвизгнул почти Афонька, выкидывая бумаги. — Позвольте без очереди мне банковать, я сейчас! Вот чистым бастом триста кладу, глядите, все оплачены!.. Кому карту?

— Дай ва-банк, — протянул руку Решеткин.

— Ну? — спросил Афонька торопя.

— Двадцать одно, вот что, — сунул тот ему карты к носу. — Отшивайся теперь, брат, от стола, отгулялся!

— Как! — погладил Афонька рассеянно свой лоб, силясь словно вспомнить что. Купцы поглядели на него, усмехаясь, и продолжали сдавать дальше. Сухой узкий затылок Чучкина лез в глаза ненавистно, тоскливо; хотелось стукнуть его больно или придавить чем. Охнув, надел Афонька шапку и выбежал из теплушки.

— Вековать тебе в приказчиках! — крикнул ему вслед Моргач, поглаживая бороду. — Завтра, не забудь, съезди с дубликатом на станцию. Игрок!

Афонька остановился на время в темной лавке, послушал. Потом, как незрячий, рванулся в дверь и, убившись локтем о железо, покатился по скользкой горке на улицу.