Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 1. Честь

— И программы и уставы люди пишут. А люди, как известно, могут ошибаться.

— Они ошибаются, они и ответ держать будут. Ты что хочешь сказать, что ты один умник, а все остальные дураки? Устав не одна седая голова писала: лучшие наши военные теоретики.

— А я и не считаю их глупыми. Но самые лучшие теории оправдывают себя, если подтверждаются жизнью. Возьмем, например, такой вопрос: в основе советской военной тактики лежит наступательный принцип действия. Об этом хорошо в свое время писал Михаил Васильевич Фрунзе. Но и наступление у нас разрабатывалось, я бы сказал, односторонне. В уставе имеются разделы: бои в особых условиях, в частности зимой, и наступление на укрепленный район. Но кто, скажите, серьезно занимался разработкой этих тем?

— Ну, это ты брось! В академиях занимались и сейчас занимаются.

— Может, и занимались отдельные товарищи для диссертаций, а в войсках изучали преимущественно наступление в полевых условиях и летом. А вот столкнулись мы с этими иными условиями в Финляндии, и пришлось кровью расплачиваться за теоретическую отсталость.

— Значит, ты предлагаешь изменить нашу доктрину и начать заниматься только обороной? — сердито, с издевкой спросил Русачев.

— Нет. Я также считаю основным видом боевых действий наступление. Но не следует забывать и об обороне, о бое в окружении, отходе, встречном бое…

— Да тебе, подполковник, управлением боевой подготовки надо руководить. Широкий у тебя размах. А где, батенька мой, для такой программы время взять? Ты об этом подумал?

— Время найти можно. Надо проявить больше смекалки и настойчивости. Беда наша в том, что никто не хочет с большим начальством ссориться.

— Послушай, подполковник, да если хочешь знать, это просто аполитично. Нашему социалистическому государству, пойми — социалистическому, и уделять время на изучение какого-то отхода, боя в окружении, когда основным видом действий нашей армии всегда было и будет только наступление. Ты того и гляди еще предложишь тему: «Отступление»… — Русачев засмеялся.

— Не знаю, что вы нашли в этом смешного? — нахмурился Канашов. — Ленин в своих трудах писал, что отступление в некоторых случаях является такой же правомерной формой борьбы, как наступление и оборона.

— Ну, ты брось путать грешное с праведным. Ленин говорил не о военном отступлении, а о политическом. Это совсем другое дело. Мое тебе последнее слово: брось мудрить! В нашем деле вся эта философия ни к чему. Ты солдат, и твое дело выполнять, что тебе прикажут… Ладно, хватит, заговорился я с тобой, а меня, наверное, жена там ругает, ужинать ждет.

Русачев задумался, потер рукой лоб и вдруг спросил:

— Канашов, а что это твоя жена поперек течения плывет и ни с кем считаться не хочет? Из женсовета самовольно ушла. Общественное поручение ей дали — отмахнулась. Пожалуйста, призови ее к порядку. Ведь так недолго и свихнуться.

На лицо Канашова легла тень.

Комдив вскоре ушел. А Канашов горько задумался: «Что же делать дальше?»

В дверь робко постучали, вошла жена Аржанцева.

— Михаил Алексеевич, простите меня, — проговорила она дрожащим голосом. — Дочь ваша взяла чемодан и ушла из дому…

— Куда? — встревожился Канашов.

— Не знаю… Сначала она долго плакала, а потом вижу: идет через двор с чемоданчиком.

— Спасибо вам, дорогая!

И, выскочив из кабинета, крикнул, дежурному:

— Немедленно лошадей!

Канашов, зная своенравный и гордый характер дочери, сразу решил искать ее на вокзале. От военного городка до вокзала было более семи километров. «Успеть бы», — тоскливо думал Канашов, поторапливая ездового и уставясь глазами в одну точку — жирное пятнышко на его спине.

Перед дочерью он действительно виноват. Виноват и перед умершей женой, которой дал слово больше не жениться.

С первых же дней мачеха невзлюбила его дочь. Их частые ссоры заставили Канашова увезти дочь к своей матери. Но вот в канун сорок первого года мать умерла, а с дочерью случилось несчастье: учась в техникуме, она полюбила однокурсника-студента, а он предпочел ей другую. В отчаянии Наташа чуть было не покончила с собой, и пришлось отцу срочно привезти дочку в часть. Перед ее приездом он долго говорил с женой и заручился ее согласием. Правда, Наташа не хотела возвращаться к отцу, упорствовала, заявляла, что она не уживется с мачехой. С большим трудом отец убедил ее.

Внешне Валерия Кузьминична благоволила к Наташе, а та глядела на нее недоверчиво и холодно. Но видимое благополучие длилось недолго. Уже через несколько дней, накануне Нового года, вспыхнула первая ссора, из-за пустяка. Валерия Кузьминична увидела у Наташи подарок отца — отрез на платье очень красивой расцветки — и разобиделась, почему муж подарил не ей, а дочери.

И когда в споре она вздумала подчеркнуть свое превосходство, самолюбивая падчерица ответила ей резко. Тогда-то и разгорелись страсти.

…Канашов прибыл на вокзал вовремя. Он буквально снял заплаканную Наташу с подножки вагона.

— Нога моя больше не переступит порога, где живет она, — заговорила горячо дочь. — Ты подумай, папа, что она мне сказала: будто я шпионю за ней. Бесстыдная! — и она залилась слезами. — Она обо мне распространяет сплетни, будто я уже не девушка.

Ей так хотелось рассказать отцу, что мачеха сообщила это лейтенанту Жигуленко, и, возможно, поэтому он так резко изменился к ней в последние дни. Вчера в клубе он даже не подошел к ней и все время танцевал с Ритой. Зато с мачехой, пришедшей в клуб, он любезно раскланялся…

Канашов ехал обратно в тяжелом раздумье. Придется хотя бы временно поселиться с Наташей в пустовавшей холостяцкой квартире Чепрака.

На обратном пути Канашов решил заглянуть в штаб полка.

Савельев доложил ему, что роту старшего лейтенанта Вертя пришлось поднять по тревоге и отправить на разгрузку эшелона прибывшего инженерного имущества для дивизии.

— Почему все из нашего полка? Вот Муцынова никогда не беспокоят, — возмущался Савельев.

Пришел Заморенков с шахматной доской под мышкой, но увидел чем-то омраченного командира полка, виновато присел на край стула.

— Слыхал я про горе твое, Михаил Алексеевич… Где теперь жить будешь? Может, ко мне? Жена к родным гостить на все лето собралась. Одна комната твоя…

Канашов сидел, подперев голову руками, уставясь в одну точку.

— Спасибо, Яков Федотович, но ведь это не выход из положения. С такой семью не построишь…

Зазвонил телефон. Канашов взглянул на часы: было без четверти двенадцать. В трубке послышался хриповатый, взволнованный голос Русачева. Дважды он посылал к Канашову домой с приказом явиться к нему: произошла большая неприятность.

Заморенков видел, как, разговаривая, Канашов крутил в пальцах потухшую папиросу. «Нервничает. Наверно, ругает его комдив», — догадался он.