Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 1. Честь

— Есть, товарищ полковник. Будет все сделано. — Положив трубку, Канашов глухо сказал: — Ты извини меня, Яков Федотович. Я в первый батальон…

— Что случилось? — всполошился Заморенков.

— Белоненко смалодушничал. Во взводе Миронова несколько дней тому назад дезертировал боец, а он скрывал. Русачев рвет и мечет. Действительно, безобразие. В мирное время — дезертир. Надо ехать, разбираться…

Виновник стольких неприятностей для полка боец Еж недоуменно и лукаво глядел по сторонам. В кабинете Канашова собралось много начальства, и Еж растерялся. Тут были Шаронов, Савельев, комбат Белоненко, комроты Аржанцев, командир отделения роты старшего лейтенанта Вертя сержант Гусев и часовой с винтовкой, который конвоировал Ежа как дезертира.

Канашов отправил часового в караул и, сдвинув сурово брови, сказал:

— Рядовой Еж, мы вынуждены будем отдать вас под суд трибунала за дезертирство. Где вы пропадали целую неделю?

Позади Ежа стоял, то краснея, то бледнея, комбат Белоненко.

«Ни за что теперь не представит Канашов меня к очередному званию. Аржанцев распустил людей, а я отвечай…»

— Охранял сено, товарищ подполковник.

Канашов даже привстал от неожиданности.

— Какое сено? Кто вас туда поставил?

— Самое обыкновенное… — Еж кивнул головой в сторону сержанта Гусева. — Сержант поставил. Два дня я ждал, товарищ подполковник, а потом вижу — никого нет, решил: пойду харчи добывать. Пришел к председателю колхоза, объяснил все как есть. Выдал он мне два котелка картошки и ржаной муки. Бабы соли дали. Вернулся я на пост, устроил там шалаш, ну и охранял, пока вот сержант за мной не приехал…

— А где сержант был? Почему с поста не сменил?

— Телеграмму он получил — мать при смерти (у него родные из ближнего района). Вот он и уехал… Думал, без него сменят, — доложил старший лейтенант Верть.

Канашов тут же отправил всех из кабинета, даже не захотел Белоненко выслушать.

— Все ясно, товарищ майор. Мне не нужны ваши оправдания, идите. — Он позвонил Русачеву и доложил о случившемся недоразумении.

— Товарищ Миронов, — сказал заместитель командир батальона по политчасти Бурунов, — комсомольская организация рекомендует вас в авторский коллектив для написания истории полка. Сегодня в ленинской комнате проводится совещание. Вам необходимо побывать на нем.

На совещание Миронов прибыл с опозданием. По дороге его перехватил командир роты Аржанцев и долго разъяснял как лейтенант должен завтра поверять оружие. Миронов осторожно, на цыпочках, прошел через зал и, сев в последнем ряду, вынул блокнот. Он видел, что Шаронов недовольно поморщился, заметив его, осторожно пробирающегося по залу. Он даже сделал большую, чем обычно, паузу.

Он говорил:

— В каждом полку есть своя святыня — боевое знамя. Оно символ воинской чести, спаянного боевого коллектива. Это знамя развевалось на полях сражений, когда мы сражались с врагами нашей Родины. Пробитое пулями, опаленное пороховым дымом, оно вело героев вперед. В крепких, надежных руках советских воинов оно приходило из края в край нашей великой Родины и было алой зарей для освобожденных народов. Если бы оно обладало даром слова, какую бы волнующую повесть поведало оно людям! Знамя полка, товарищи, — это великий, но молчаливый свидетель его боевого пути, зримый, но безгласный символ его боевых традиций, и за него полным голосом должна говорить написанная история полка. Эта славная история призвана вдохновлять советского воина на битву с врагами нашей Родины. Я предлагаю, товарищи, поручить лейтенанту Миронову открыть страницу истории нашего полка стихотворением о боевом знамени полка.

Когда Миронов услыхал свою фамилию, он встал, и все взгляды устремились на него. «Откуда он знает, что я пишу стихи?»

— Мы не торопим вас, товарищ Миронов. Дело, понятно, творческое, но желательно, чтобы к осени вы написали такое стихотворение. К тому времени уже будет, я надеюсь, собран весь материал по истории полка. Сможете вы выполнить это задание к осени?

— Постараюсь, товарищ батальонный комиссар.

Когда окончилось совещание, Шаронов подозвал Миронова к себе.

— По рекомендации Бурунова мы утвердили Рыкалова комсоргом батальона. Как он, по-вашему, достоин?

Миронов пожал плечами. Сообщение задело его самолюбие.

«Хозяйничают во взводе, делают все без меня, а теперь спрашивают для проформы».

— Человек-то он вроде ничего, да слабохарактерный…

Миронов застал Жигуленко не в духе. Евгений достал папиросу и, прежде чем удалось прикурить, поломал все спички, разбросав их по полу.

— Учишься, переносишь столько трудностей, гробишь лучшие, молодые годы. А результаты?… Сунули тебе взвод — и только всего.

— Потерпи немного. Роту ты скоро получишь.

Евгений с усмешкой взглянул на Миронова, как бы говоря: «Ну что ты понимаешь в этом?»

Но Миронову хотелось отвлечь Евгения. И он, шутя, сказал:

— Помнишь, еще Суворов говорил: «Тот не солдат, кто не думает быть генералом…»

— Я не желал бы быть генералом, когда из меня посыплется песок… Десять лет командуй взводом, десять — ротой, десять — батальоном, десять — полком, десять — дивизией, пятью десять — пятьдесят… Да плюс мои двадцать прожитых — это будет семьдесят… В семьдесят лет — первый генеральский чин! — Евгений усмехнулся. — На что он мне тогда? Я хочу быть генералом в тридцать лет…

— Будешь, будешь! Кто хочет, тот добьется, — сказал Миронов.

— Тьфу, черт возьми, совсем забыл… У меня сегодня взвод заступает в наряд, — спохватился Жигуленко. — Надо проверить, как подготовились.

По коридору прогрохотали и стихли его быстрые шаги.

Миронов остался один. Весь день он раздумывал, как ему поступить с бойцом Полагутой, который вступил в пререкания с командиром отделения Правдюком и этим нарушил дисциплину. Сначала Миронов хотел было наложить на Полагуту самое строгое взыскание. Но Полагута несколько дней ходил молчаливый, печальный. «Может, у него неприятности дома?… А я, не поговорив с бойцом, хочу рубить сплеча… Нет, тут надо разобраться, приглядеться к человеку».

Есть на свете люди, которые с первой встречи кажутся давно знакомыми, хотя ты их раньше никогда не видел и ничего о них не знал. Такому человеку хочется откровенно рассказать о себе, расспросить о его жизни. Подобным человеком был и Андрей Полагута.

Когда его спрашивали, откуда он родом, он отвечал немного горделиво:

— Донской казак я. Земляк мой Михаил Шолохов о казаках книгу написал. Читали?

У Полагуты крупные черты лица, глаза зеленоватые, цвета донской воды. Высокий ростом, чубатый, косая сажень в плечах. Во всей богатырской фигуре было что-то медвежье, даже диковатое, и вместе с тем он был редкой доброты.