Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 1. Честь

— Товарищ полковник, поймите, — пытался доказать Муцынов, — если противник сядет на «хвост» дивизии, мне с такими средствами долго не удержаться. Продержусь от силы час-два. Хотя бы батарею выделили. Начштаба отказывает…

— Ты что, обсуждаешь его приказ? Это мой приказ, — Русачев гневно уставился на командира полка. — У Канашова научился обсуждать приказы? Не ожидал я от тебя…

— Я не обсуждаю, а только прошу выделить мне средства усиления.

Муцынов помолчал немного, потом сказал:

— Больно вы, Василий Александрович, близко к сердцу принимаете нашу неудачу. Даже лицо почернело. Да кто же виноват в этом? Везде идет такая кутерьма, что сам черт не разберет, где свои, а где противник.

Русачев глянул на Муцынова изучающим взглядом. «Сочувствует, а не понимает того, что его сочувствие еще больнее сердце бередит. Уж лучше бы возразил мне, сказал бы прямо: „Ты, старик, здесь большой промах дал“. Ведь сам думает так, по глазам вижу, а говорит другое. Зачем?»

Русачев, тяжело вздохнув, почесал затылок.

— Ладно, хватит успокаивать. Сам знаю — дал промашку. Ты давай выполняй приказ. Выходи на дорогу и веди полк на Столбцы…

— А Канашов?

— Не Канашов, а Белоненко. Нет больше Канашова. Понятно тебе?

— Слушаюсь, товарищ полковник, Белоненко за мной пойдет?

— За тобой… Давай только побыстрее разворачивайся.

Но полкам Муцынова, Буинцева и Канашова (он не сдал полка и продолжал командовать им) не удалось прорваться через шоссейную дорогу, хотя они дважды пытались это сделать. По шоссе сплошным потоком двигались немецкие войска, и, как только наши части подходили к шоссе, противник встречал их сильным огнем и отбрасывал от дороги.

Разгневанный Русачев, узнав о неудачах, прибыл на командный пункт Канашова. Командир полка обедал.

— Утробу набиваешь, значит… Ты думаешь мой приказ выполнять, подполковник, или нет? Почему до сих пор не передал командование полком Белоненко?

— Жду приказа командующего. Вы не имеете права снимать с полка, товарищ полковник. Меня назначал командовать Нарком обороны…

— Знаю, знаю, ты шибко грамотный. Ну, ничего, приказ получишь… А почему полк не прорвался, если еще считаешь себя командиром полка?

Канашов взглянул на лежавшую рядом карту и медленно ответил:

— Сунулся было… Сто пятнадцать человек потерял ранеными и убитыми. Что же немец, по-вашему, дурак: заманил нас в ловушку, а теперь предоставит нам дороги? Идите, мол, господа хорошие. Теперь нам, товарищ полковник, один выход: по лесным дорогам пробираться…

— Да кто тебе дал право мой приказ осуждать? — И взбешенный Русачев, выхватив пистолет, кинулся к Канашову. — Пристрелю, как собаку! — выкрикнул он, направляя пистолет на командира полка.

Но в это время к нему подскочил ординарец Канашова, грузный, медвежеватый боец. Легким ударом он выбил пистолет из рук Русачева.

— Шо ж вы робите, товарищ полковник? Та хиба же так можно? Да вин же наш полковой батька. Таке сумное уремя, а вы решили нас сыротами по билу свиту пустить.

Русачев побелел от злости.

— Негодяи! Да я вас всех под трибунал! — И он, разъяренный, ушел от Канашова.

При выходе он столкнулся с Буруновым, накричал и на него:

— Бабы вы, а не воинские начальники. На защиту мерзавца вступились. Из-за него чуть дивизию не погубили, а вы ему амнистию просите… Расстрелять его надо перед строем. — И комдив торопливой походкой направился к машине.

Бурунов подумал: «Вот попал под горячую руку! Может, и Канашов сейчас не в духе, а я иду к нему решать такой вопрос? Поддержит ли он меня?» Но он тут же поборол в себе колебания и вошел в блиндаж командира полка.

Бурунов рассказал Канашову о расследовании дела лейтенанта Нежинцева, о решении комиссии дать возможность молодому командиру в бою искупить свою вину и о том, что Русачев настаивает на расстреле.

— Мне кажется, здесь в полковнике говорит больше ущемленное самолюбие, чем здравый смысл. Нельзя так жестоко относиться к молодым командирам. Ведь война только началась, и многие, не нюхавшие пороху, будут ошибаться и спотыкаться. Нам, старшим, более опытным в жизни людям, надо терпеливо учить нашу молодежь, а не прибавлять ненужные жертвы.

Канашов сидел, подперся голову рукой и потупив взгляд, слушал комиссара. Когда он кончил говорить, посмотрел задумчиво в глаза Бурунова и спросил:

— Ну и что вы хотите от меня?

— Думаю, тебе надо вмешаться и постараться убедить комдива в том, что он не прав. Признайся, не прав и ты, Михаил Алексеевич, что вступил в пререкания с Русачевым, — сказал Бурунов. — Нельзя поддаваться минутным переживаниям и делать их линией поведения командира. В твои руки партия судьбу более тысячи людей доверила. А у Русачева их несколько тысяч. И оба вы отвечаете перед партией за них головой. Подумай, смог бы твой полк выполнять боевые задачи, если бы твои подчиненные, нарушая приказы, делали кому что вздумается?

Канашов взволнованно ходил по землянке, заложив руки за спину.

— Ладно уж, — ответил он, — хватит солить мои раны. Не из железа и я. Думаешь, если Канашов суровый на вид, так у него и души нет? Не могу глядеть, как люди, что мухи, гибнут без толку. Не выдержал… Сам знаю, погорячился…

— А зачем ты партию подводишь? Она на тебя надеется, доверяет… В том-то и суть коммуниста, что с виду он обыкновенный человек, но у него сила воли должна быть только железная. Думать надо всегда, что за дела партии мы перед всем народом ответственны. Иначе и революции не было бы, и гражданской войны мы не выиграли бы, и социализма не построили без дисциплины в партии, для всех обязательной…

Тем же вечером Канашова вызвал Русачев. Комдив поднял на него изучающий взгляд.

— Обижаешься? А мне, думаешь, легко?

— Нет, товарищ полковник. Не такое сейчас время…

— Чем больше я узнаю тебя, Канашов, тем ты мне все больше нравишься. Рубишь словом, что топором. Но зря ты не ценишь нашего стариковского опыта. А ведь он тоже кровью добыт. Не рано ли ты меня со счетов сбрасываешь? Мы еще повоюем! Что, ошибка моя тебя больно в глаза бьет? Исправлю! Силенки пока имеются, Будь у меня сейчас конники, немцы не раз испытали бы на себе тяжелую руку Василия Русачева.

— Ошибка ошибке рознь. Есть ошибки, которые не исправишь.

— Ты, может, сомневаешься и в том, что Русачев дивизию сможет вывести из окружения? Завел людей — и растерялся? Ну, это шалишь! В гражданскую не в таких переплетах бывать приходилось, не терялся. Под Конотопом комдива беляки срубили, а я тогда, даром что мальчишка был — комэск, а кинулся со своим эскадроном в атаку — и дрогнули белые, побежали!