Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 1. Честь

Подполковник Канашов, как всегда, внешне спокоен, но глаза красные от бессонницы и бесконечных дум о дочери. «Надо же так опозорить честь нашей фамилии!» Здесь же сидят старший политрук Бурунов и майор Харин — новый начальник штаба дивизии, назначенный Русачевым после вчерашнего тяжелого ранения Зарницкого.

Харин приехал выяснить обстановку и передать приказания командира дивизии. Он глядит то на командира полка, то на комиссара и изредка, порывшись в карманах, достает свою неизменную банку с кусочками сахару и, отправив очередную порцию в рот, беззвучно сосет, выпячивая клейкие губы. Его тонкий крючковатый нос с горбинкой и темно-карие маленькие, близко посаженные глаза придают хищное выражение его лицу — узкому, вытянутому вперед, как у лисы.

— Видите ли, товарищ подполковник, — говорит Харин, глядя на Канашова, точно учитель на школьника, — бой — это не полевые тактические учения или маневры, где все можно переиграть сызнова, а война. В бою решительность командира играет первостепенную роль. Я на вашем месте сбросил бы немцев с плацдарма в Днепр.

Канашов спокойно взглянул на Харина.

— Ну и садитесь, дорогой, на мое место. Сбрасывайте.

— Зачем же так ставить вопрос? — возмутился Харин, расправляя складки на гимнастерке. — Я приехал не подменять вас, а проверить, как вы выполнили приказ комдива.

Бурунов внимательно следил за разговором.

— Наступать немедленно, наугад, была не была? Так, что ли? — недоверчиво спрашивает Канашов.

— Да, по-моему, это единственно целесообразное решение… Иначе немцы укрепят плацдарм и переправят главные силы. Тогда считайте бой проигранным. — И, помолчав, добавил: — Как только восстановится связь с командиром дивизии, я вынужден буду доложить… — Он снова достал кусочек сахару и отправил в рот.

— Хорошо вам говорить: «Я на вашем месте…», когда на это место вас тысяча дьяволов не затащит и когда у вас, кроме карты и цветных карандашей с планшеткой, ничего нет. А у меня люди, боевая задача, ответственность.

— Ответственность — это отговорка, товарищ подполковник, — сказал Харин. — В штабе дивизии тоже командиры, а не чиновники, и не менее вас ответственны за обстановку.

— Но вам ясно, что моя ответственность коммуниста не дает мне права уходить с этого берега. Ведь мы за Днепром. Понимаете, что это значит? Днепр, а там не за горами Москва…

— Чепуха, не в этом дело, — презрительно перебил Харин, — Днепр или Волга… Кутузов, как известно, Москву сдал, а войну все же выиграл.

Бурунов и Канашов удивленно переглянулись.

— Ну, Москву сдать народ не позволит, — вдруг отрезал Бурунов.

Харин пренебрежительно поморщился: что, мол, говорить с вами, если вы ни черта не смыслите. И он сказал поучающим тоном:

— Классическое военное искусство говорит, что иногда надо идти на жертву и на риск ради победы. Чего бояться? Не Москва решает дело, хотя это и самый крупный город Советского Союза. Страна, ее резервы, тыл — вот что предопределяет успех в войне, если исходить из стратегического масштаба.

Бурунов перебил его неторопливо:

— Вот вы ссылаетесь на «классическое» военное искусство. А вам, как коммунисту, ничего не подсказывает ваш партийный долг?

— Странный вопрос! Вы что, хотите мне устроить экзамен по основам марксизма? К вашему сведению, сдал на пятерку…

Бурунов возмутился.

— Видите ли, нет смысла вам устраивать экзамен. Но, как коммунист, я должен сказать, что между вашими знаниями основ марксизма и умением претворять их в жизнь лежит пропасть.

Бурунов поднялся и направился к выходу. На полпути он обернулся:

— Михаил Алексеевич, я в батальоны.

Майор Харин, перелистывая блокнот и посасывая сахар, сделал какие-то пометки в блокноте. Затем он потер камень перстня о брюки, стал любоваться им, поворачивая то одним, то другим боком.

— Что же прикажете доложить командиру дивизии? — спросил он.

Канашов ответил спокойно:

— Сейчас считаю необходимым закрепиться, пока не накопим сил. С потерей каждого человека слабеет оборона. Не к чему обрекать бойцов на истребление.

Майор Харин сухо попрощался, козырнул и вышел из землянки, застегивая на ходу планшетку. «Ничего, я заставлю тебя, упрямый осел, делать так, как тебе советуют умные люди».

Навстречу ему попался Андреев.

— Ну, как дела, разведчик? Давненько что-то я не видел тебя у нас в штабе.

— Какие наши дела, сами знаете, товарищ майор. Что бы ни стряслось, рикошетом в нас: разведчики проглядели…

— Понятно. Ведь вы глаза и уши… С вас покрепче спрашивать надо. — Харин зевнул. — А Жигуленко у вас в гостях бывает?

— Частенько наведывается… Да только не к нам, а в санитарную роту.

Майор понимающе кивнул головой и простился. «Неужели Жигуленко живет с ней? — подумал он с беспокойством… — И как это он ее ловко охмурил. Нет, надо мне действовать напористей, а его надо в хомут семейный возвращать. Скажу при случае Русачеву, он его быстро одуматься заставит».

Солнце только что село. Медленно догорающее пламя вечернего заката прорезывают, точно пишут невидимыми буквами, быстрые, юркие стрижи. Гладкая, голубоватая, слегка розовая от заката поверхность Днепра рябится, как серебристая рыбья чешуя. В густых шуршащих камышах, пахнущих тиной и рыбьей сыростью, по-домашнему знакомо крякает дикая утка. Днепр заметно обмелел, обнажив полосы прибрежного золотистого песка, похожие на остроносые гоночные скифы. Западный глинистый и крутой берег Днепра порос цепким густым кустарником. Восточный берег более пологий, тоже порос кустарником и местами заболочен.

Бойцы взвода Правдюка почти весь день расчищали сектор обзора для наблюдательного пункта командира полка почти у самого обрыва. Из батальона пришел Подопрыгора и принес радостные вести; в полк прибывает много артиллерии, и ожидается новое пополнение; сегодня вечером саперы начнут минировать противоположный берег и места у переправы.

Бойцы лежали, курили, слушая недавно назначенного замполитрука роты Подопрыгору, глядели на широкое могучее течение Днепра и вспоминали каждый о своем. Изредка легкий порыв ветра доносил до них глухие артиллерийские раскаты.

— Вот бы так сив у лодку и поплыв униз по Днипру до сэбе на ридну Вкраину, — с грустью в темных глазах под широкими бровями сказал могучий как дуб, великан Новохатько. — Як бы не война, там вже уборка к концу пидходила б. Врожай цей год богатый, давненько такого не було.

— Да, хлибец уродився гарный, та худо, шо ворог его топчет, — поддержал новый боец Чивилюк.

— А палыть его самым хиба ж не жалко? Стилько трудов в землю уложено! — сокрушался Новохатько.