Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 1. Честь

— Не оправдывает? — перебила Наташа. Глаза ее гневно блеснули. — Да это прямое издевательство над ранеными. Но пока мы будем писать эти бумажки и ждать ответа, еще сотни людей отправятся на тот свет…

— А что же предлагаете вы?

— Поломать эти так называемые порядки и делать так, как будет полезно раненым. Разрешите мне сдавать раненых на батальонный пункт, не перекладывая их на новые носилки. С командиром медсанвзвода я договорюсь. А когда наладим это дело, тогда сделаем следующую попытку: договориться о том же с полковым медицинским пунктом.

Хромаков обдумывал предложения Канашовой. Ее смелая мысль — начать ломать эти порядки снизу — пришлась ему явно по душе. Но пойдут ли на это остальные, сможет ли она убедить их всех?

— Я жду вашего ответа. Вы, кажется, тоже сомневаетесь, как и Миронов?

— Нет, что вы, что вы, Ната… товарищ Канашова, — спохватился он. — Я вполне с вами согласен.

— Но надо просить разрешения свыше? — перебила она, насмешливо улыбаясь.

— Я думаю, что вам можно и без разрешения начать это делать в роте…

Тут же, не давая ему опомниться, Наташа сказала:

— Второе, не менее важное дело, по которому я пришла, — мне нужны люди.

— Какие люди, зачем? — не понял политрук.

— Мне нужно человек пять бойцов старшего возраста, из которых я подготовлю санитаров-носильщиков. Помогите мне, я знаю, Миронов не даст. Сошлется на большие потери в роте.

— Но у вас же есть по штату…

— Дело не в этом, товарищ политрук. В штате со мной семь человек. Я разбила их на три звена по два санитара-носильщика в каждом звене. Но ведь они такие же люди, как и мы с вами, смертные… Другая трудность: раненых приходится переносить с передовой не так, как учили нас — на двести-триста метров, а в два-три раза больше. Вот я и решила испробовать новый метод эвакуации — «эстафетой». Надеюсь, вы понимаете, в чем он заключается?

Хромаков кивнул головой. «Какая умница! — думал он. — Как хорошо, когда человек не по-казенному относится к делу, а с душой! Нет, конечно, ее надо поддержать в ее полезных начинаниях, помочь всем, чем можно. Сегодня же поговорю с Буруновым. Этот человек всегда нас поддержит. Да, но откуда Миронову набрать этих пятерых бойцов? Ведь в роте и без того большой некомплект. Надо подсказать ему выделить пока двух, а потом, если получим еще пополнение, можно будет дать еще».

В блиндаж быстро вошел Миронов. Увидев Наташу, сказал:

— Простите, что помешал…

— Пожалуйста, — сказал приветливо Хромаков. — У нас тут секретов нет.

— Там санитары-носильщики принесли тяжело раненного сержанта, вас разыскивали.

Спросив разрешения, Наташа ушла.

— Вся в отца, — сказал, улыбаясь, Хромаков. — Она тут революцию с эвакуацией тяжело раненных затеяла, надо ее поддержать. Мне бы начинать жизнь сначала… Непременно с такой бы связал судьбу. Девушка с огоньком и умница. Такую подругу иметь — большое счастье в жизни.

Политрук встал, поморщился от боли, расправляя руки и подтягиваясь.

— Суставы мои опять загудели, к перемене погоды…

Миронов как-то сразу сдружился с политруком и, несмотря на то, что тот был старше более чем вдвое, доверял ему, как товарищу.

— Понимаешь, Иван Андреевич, сделал я одну оплошность, с тобой не посоветовался…

Хромаков, улыбаясь, посмотрел ему в глаза.

— Что же это за оплошность? Говори!

— Отпросился у меня командир отделения — дом у него здесь близко. А вдруг не вернется?… Что тогда делать?

Политрук задумался.

— Фамилия его?

— Полагута.

— Этот богатырского сложения парень? Работает он как вол — трудолюбив… Познакомился я с ними со всеми тогда, когда позиции готовили. Как же, помню! Но замкнутый он какой-то… Вот дружок его — Еж, тот остер на язык и весь наружу. Ну, а сам как думаешь — вернется?

— Не знаю.

— А надо знать. Как же это, с людьми воевать и не знать их?

— Да так-то он себя показал с хорошей стороны, исполнительный, смелый, честный. — И Миронов рассказал о случае с телком.

Хромаков рассмеялся от души и ободряюще похлопал Миронова по плечу.

— Так чего же тебе за него тревожиться? Такой не подведет. Таким мы должны верить. Ты вот, наверно, и в Наташу не веришь?

— Это почему же? — удивился Миронов.

И Хромаков рассказал ему о своей беседе с Наташей.

Домой в Долгий Мох Андрей шел, стараясь не попадаться никому на глаза. «Кто поверит, что меня отпустили? Подумают, дезертировал».

Надвигались густые сумерки, и, чтобы не сбиться с пути, Андрей выбрался из зарослей. Постоял, прислушался (ему казалось, что кто-то шел за ним сзади) и, облизав кровь, выступившую из расцарапанных рук, решил идти на отдаленный шум машины. «Там, наверно, дорога…» Но только он свернул влево и стал пробираться сквозь густой кустарник, как доносившийся шум машины пропал. «Неужели заплутался?» — подумал он. Андрею стало неловко за себя: «Как это я, лесной житель, вдруг заблудился, как ребенок?»

С каждым часом заметно темнело. Надо было торопиться. Вот началось редколесье.

«Значит, где-то близко должна быть дорога или поляна». Вскоре он вышел на поляну, на которой лежали кучи свеженарубленного соснового молодняка. «Видно, артиллеристы нарубили для маскировки», — подумал Андрей. Снова послышался шум автомашины. Андрей юркнул в кусты, упал на землю и затаился в молодом орешнике. Мимо промчалась полуторка, донося до него запах бензина. Когда машина исчезла, Андрей, озираясь, вышел на дорогу и устыдил себя. «Прячешься, как своровал что…» Прислушался, кругом ни звука. Глухая лесная тишина притаилась повсюду. «Торопись, Андрей», — говорил ему внутренний голос.

За поворотом дороги показалась деревня. «Вот он, Долгий Мох». Учащенно забилось сердце. На опушке ходила запряженная лошадь и, наклоняя большую, с одним ухом голову, рвала жадно траву. «Видать, шибко голодная… А где же хозяин?» — подумал Андрей. Он направился к лошади и услыхал доносившиеся из кустарника хрипловатые голоса. В кустах лежали два бойца. В сумерках лица их трудно было различить. Они курили, изредка перебрасываясь словами. У одного из них левая забинтованная рука висела на подвязке. Андрей подполз к ним поближе.

— Давай-ка, Иван, вернемся, — предложил раненый.

— Куда? Ты же тяжело раненный. И голова у тебя слабая… Качаешься как пьяный… Того и гляди упадешь…

— Голова у меня крепкая, да крови много ушло, вот и качает…

— Хоть ты мне и друг, но пойми же, не могу нарушать я приказ. Тебя в госпитале подлечат, и вернешься.

— Чудак ты, Иван, или не понимаешь меня. Какой же к черту госпиталь, если немец нож к горлу приставил? Родная деревня моя километров двадцать отсюда…

«У всех сейчас общее горе, а я о своем горе только пекусь, — упрекнул себя Полагута, почувствовав, как лицо его опалило огнем стыда. — Может, немец нас и гонит так скоро, что каждый о своей шкуре больше думает?»