Вячеслав Пальман - Девять хат окнами на Глазомойку

Джура задумался. Взгляд заведующего фермой упал на бурты с навозом. Вот они, прямо под боком громоздятся. Агроном третьего дня специально присылал бульдозер, машина все это добро аккуратно перевернула, приготовила для отвозки на поля. Если подумать, единственный выход, чтобы скоро и без затрат наладить дорогу, — это завалить промоину навозом.

Бульдозерист спал на ферме, девчата его тут разбаловали, и парень любил позоревать. До утреннего многолюдства оставалось еще часа два, и Джура немедленно решил использовать технику по новому назначению.

— Вставай-ка, дело срочное, парень, — строго сказал он и не отошел ни на шаг, пока сонный тракторист не умылся, не сбросил ночную леность. — Пей молоко да быстренько к машине, тут одну работенку срочно провернуть надо. Давай-давай!

Хлопец не шибко вникал, зачем и для чего приказали растаскивать бурт, который еще вчера сгребал. Раз послан на ферму, значит, Джура и есть его непосредственное начальство. Ему и ведомо. В общем, завел машину — и ну катать навоз в свежий овраг. Сперва прорву в кормокухне завалил и утрамбовал гусеницами, а потом потащил навоз уже в овраг, чтобы дорогу для транспорта мало-мальски приспособить.

Джура присутствовал при этой акции безотлучно, коротенькой ручкой указывал, куда сталкивать, но потел от страха, то и дело выглядывая из-за угла фермы — не идет ли кто из поселка, чтобы в случае опасности ретироваться от всевозможных осложнений. Понимал, какую штуку отчудил. Он самонадеянно посчитал, что немного навоза употребит, ан нет, чуть не весь бурт оказался в прорве, пока кое-как дорогу удалось наладить.

Откуда взялся Поликарпов, заведующий фермой так и не понял. Машины у агронома по известной причине в последние дни не было, директор на капитальный ремонт ее сообразил отправить, так агроном с утра свой велосипед оседлал. На рассвете успел съездить до Пинского бугра, показал бригадиру, где навозный бурт положить, ужаснулся, сколько земли ливень опять снял, и теперь ехал за машинами и за этим самым бульдозером. Ну, естественно, и наткнулся.

Джура в грязных стоптанных кирзах стоял над оврагом, на погубленном навозе, когда агроном, сразу все понявший, подошел к нему с лицом прямо пунцовым от напряжения и свирепым до крайности. Тихо спросил:

— Твоя работа?!

— Моя, Геннадий Ильич, — с благородной решимостью ответил он. — Куда же денешься, стихия. Вон что натворила…

И, жалко так улыбнувшись, развел руками.

Поликарпов был уже вне себя. Все слова, какими можно только обозвать неприятеля, обрушились на Джуру. Если бы тот покорно стоял и не огрызался… Нет же, самолюбие и в нем вдруг взыграло, он тоже покраснел, напыжился и тоном оскорбленного достоинства крикнул что-то вроде того, кто тут хозяин и какое такое право дадено агроному оскорблять и криком на него кричать, когда он при исполнении обязанностей.

Вот тогда Геннадий Ильич и не сдержался. Он вдруг подступил вплотную, с вывертом взял заведующего за грудки, тряхнул раз-другой так, что пуговицы стрельнули в стороны, и, поднатужившись, сбросил Джуру с навозного отвала под откос, где как раз из-под свежей кучи уже выжималась коричневая жижа и ручейками текла по мокрому песку. Вреда потерпевшему немного, боли и ущерба вроде никакого, но обида — батюшки мои!..

О, как взвыл, какой шум поднял заведующий! Доярки сбежались, кто агронома клянет, кто хохочет, а Поликарпов, вложив в свой необдуманный поступок всю мгновенно вспыхнувшую злость, уже остывал и, мстительно ухмыляясь, бросился искать бульдозериста. Словом, оставил за спиной происшествие и занялся исправлением всего содеянного Джурой. Нашел парня в бурьяне, куда тот укрылся на всякий случай, и приказал тотчас спуститься с машиной вниз, чтобы проделать по дну оврага дорогу, по которой, уже в объезд и с превеликими трудностями, можно было сегодня же начать возить на поле погубленную органику.

Джура еще бурно митинговал, когда Геннадий Ильич, скрывая все возрастающее смущение под напускной строгостью, снова направился к нему. Заведующий подался было к ферме, но устыдился доярок и встретил обидчика слезливой, однако складной бранью на высокой ноте.

— Ладно тебе, не баба. Умолкни, — довольно мирно сказал Поликарпов. — Что заслужил, то и получил, понял? За фуфайку и за мокрый твой зад прости, погорячился. Но все новые расходы на перевозку ты оплатишь из своего кармана. Это уж я как-нибудь постараюсь, будь спокоен.

— А я, — закричал опять закипевший Джура, — а я этого дела тоже не оставлю. У меня свидетели! Я в суд подам! Где еще видно, чтобы руководитель другого ответственного руководителя за грудки брал! Это на каком таком году мы живем? Силу свою показываешь, что власть заимел? Ну, попомни, на суде ты у меня не отвертишься, там тебе покажут должное место, там тебе все пуговицы припомнят, еще за решетку угодишь по хулиганскому делу!..

— С превеликим удовольствием отсижу пятнадцать суток за такого мерзавца, но от своего не отступлюсь, так и знай! — опять свирепея, выкрикнул Поликарпов. — А сейчас ты лучше иди с моих глаз, дубина, иначе я за себя не ручаюсь, понял?

После чего вскочил на велосипед — и в контору.

А Джура за ним.

Вот при таких обстоятельствах они и ввалились к директору.

Похвистнев выслушал все это с лицом значительным и суровым, как у судьи. Спросил агронома:

— Ты извинился за свой глупый поступок?

— Да, — коротко сказал Поликарпов и почему-то отряхнул ладони, словно на них пыль от Джуры осталась и теперь беспокоила его.

— А ты, Джура, считаешь инцидент исчерпанным или нет?

— В суд подам, — упрямо повторил потерпевший. — Ежели каждый за грудки почнет…

— Дело твое, можешь подавать. Вот там у секретаря бумага. Садись и пиши, раз есть охота. Но помни, за самовольный, ущерб наносящий поступок я вынужден тебя наказать. Иди. А ты, Геннадий Ильич, останься. Есть разговор.

Вот это событие! Похвистнев, уже решивший судьбу агронома, мог сейчас только радоваться случаю, который давал повод для наказания Поликарпова. Ведь если доложить в райкоме… А докладывать надо, поскольку и Джура и Поликарпов коммунисты. Как ни разбирай происшедшее, виноваты оба.

— Удивляюсь, — сказал он, когда Джура вышел. — У тебя, Поликарпов, явная склонность к самоуправству, которому нет оправдания. Как можно поднять руку на человека, даже если он допустил промах?

— Не промах, а преступление, — быстро поправил Поликарпов.

— Пусть так. Для этого есть суд, есть директор предприятия, общественность. Ты же решил пустить в ход кулаки. Знаешь, если идти по такому пути, то… Тебе просто нельзя доверять руководящий пост, вот что я могу сказать. И за что ударил? За сотню тонн навоза, которую он употребил, в конце концов, опять-таки на пользу дела, пусть даже и узко понятого дела.