Вячеслав Пальман - Девять хат окнами на Глазомойку

— Наказали вас?

— Сразу на исполком. Мне — выговор за непослушание. Сергею Ивановичу — за слабую воспитательную работу. Уполномоченного нам подсунули для подмоги, раз мы послабление прощаем. И смешно, и грустно.

— Чего смешного-то!

— Именно смешно. Завтра выйдет газета с решением исполкома, а в той же газете сводка о заготовке кормов. Мы там едва ли не на первом месте по району. Кто-то не заметит, а кто-то и посмеется. Ладно, не первый раз. Как-нибудь переживем. Значит, грибов наварили? Митя сам разрешил?

— Сам, сам. Только он не пошел. Как завалился спать, так и не выходил из дому.

— С Архипом они сошлись? Работа у нашего зятька получается?

— Не могу сказать. Не знаю. Замкнулся Архип. Злой какой-то.

— Чем недоволен?

— Думаю, по водке томится. А тут еще-Зина с ним не больно ласкова. — Катерина Григорьевна оглянулась на дверь и, понизив голос, рассказала об оранжевом огнетушителе.

Савин хмыкнул. Покачал головой. И рассмеялся, представив себе переживания мужика.

— Ты ей подскажи, нельзя так круто. К ужину рюмочку надо поставить, чтобы не мучился. Постепенно, глядишь, и отвыкнет. А то ведь сбежит, не догонишь. Это такая болезнь.

Катерина Григорьевна вздохнула и еще тише сказала:

— Странно у них. Зина сама по себе. Архип — тоже. По-моему, не любит она мужа.

— Поздно разбираться, любит или не любит. Трое детей.

— Не любит, — повторила Савина, продолжая свою мысль. — И глаза у Зинки такие, что прямо боюсь за нее. Все чего-то ищет. Так и до греха недалеко.

Они помолчали. Ночь накрепко усыпила небо и землю. Мелкие звезды мигали на очистившемся небе, оттуда ощутимо падал холодок. Остывающие луга рождали туман, он постепенно окутал сперва луг за Глазомойкой, потом и бугор с девятью хатами.

— Поживем — увидим, — Михаил Иларионович поднялся. — Наше дело с тобой какое? Была девушкой — смотрели за ней, блюли. А теперь что? Слюбятся — стерпятся. Пошли в дом. Ты мне чаю сделай, душа просит. Все спеклось за большой день. Горячего чаю!

Спать Михаил Иларионович не мог, ужинать отказался. Посидел за чаем с тяжелыми думами, послушал тишину и лег. Слишком много всякого за один только день.

Савин не захотел рассказывать жене о всех перипетиях, чтобы не расстраивать ее. Довольно, что самого лишили того спокойствия, которое просто необходимо в эти напряженные дни, полные сложностей, надежд и опасений. Ведь день вчерашний оказался на редкость тяжелым, неприятным, хотя и начался обычно, без суеты.

Дьяконов и Савин объехали бригады колхоза, убедились, что дело налажено, и поехали в район по делу, о котором говорили накануне.

Оставив свою машину недалеко от исполкома, Сергей Иванович направился к дорожникам посоветоваться, можно ли заказать проект переезда на Поповку. Потом он хотел свидеться со Степаном Петровичем Верховым из «Райсельхозтехники»: хотел купить две заводские зерносушилки для колхозных токов. И он, и агроном не доверяли сегодняшней хорошей погоде, циклон все еще висел над Нечерноземьем, и нынешний ведреный день казался случайным. У Михаила Иларионовича было незаконченное дело в «Сельхозхимии», чей отряд обещался прибыть на убранное поле за Глазомойкой подкормить клевер, эту надежду агронома, но что-то медлил. Заодно Савин намеревался договориться, чтобы сразу после уборки зерновых химики присылали свои машины разбрасывать заготовленный на меже перегной под зяблевую вспашку. Такой договор у них был, но напомнить не лишне. Обычные, в общем, дела, на которые не уходит много душевных сил. Размеренные, самой природой подсказанные дела.

Румянцев сразу «засек» их машину. У него были удивительные зоркость и память на автомобили, глаз просто орлиный, все номера в памяти держал. Как увидел кудринский газик, сейчас, же велел шоферу подскочить. Зычно спросил, кто приехал и зачем. Шофер выскочил и как на рапорте доложил:

— Председатель и главный агроном!

— Где они?

И об этом он сказал. «Райсельхозхимия» располагалась близко отсюда, три минуты хода. Неостывший Румянцев ворвался туда как гром с ясного небушка. Савин сидел с агрохимиком над картограммой земель и уточнял, когда и с каким грузом приедет отряд.

Тут и началось!

Румянцев слишком взвинтил себя по дороге из Лужков. Он не поздоровался, не кивнул даже, а с ходу во весь голос закричал на Савина:

— Стулья протираешь в конторе, а дело намертво стоит! Кто разрешил руководителям выезжать из хозяйства в разгар сенокосной кампании? Командир производства! Почему стоят машины в Лужках? Почему народ грибами балуется да спит в ясный день, когда травы некошены? Я спрашиваю тебя, Савин. Ты что, сорвать решающую кампанию задумал?

И все в таком роде.

Савин побледнел, как-то слишком неторопливо встал, отодвинул стул, чтобы не мешался, и сделал шаг навстречу Румянцеву. Не спуская с него странно заблестевших глаз, тихо спросил:

— Что это вы раскричались, Иван Иванович? И почему я для вас «ты»? Мы оба коммунисты, только нелишне напомнить вам, что, когда я вступал в партию, вы еще мальчишкой по деревне бегали. Как вы смеете унижать меня, старшего по возрасту и по партийному стажу? Еще одно бранное слово, и я перестану разговаривать с вами. Вы совершенно потеряли чувство меры, что не к лицу руководителю.

Савин был на голову ниже внушительного председателя, но его решительный отпор, его справедливый и резкий голос возымели действие. Румянцев шумно выдохнул и вроде бы уменьшился размером. Гораздо ниже тоном, но все еще с нотками неутихшей страсти перебил:

— Да вы бетонную стату́ю в парке и ту выведете из терпения, спрыгнет и убежит отсюда, не то что человека! Объясни ему, Куровской.

И сел верхом на подвернувшийся стул.

— Не стату́ю, Иван Иванович, а ста́тую, — не удержавшись, поправил Савин и словно бы перестал замечать Румянцева. — Что случилось, Павел Петрович? — И обернулся к Куровскому.

— А то, коллега, что в Лужках, откуда мы сейчас приехали, ни одного человечка на сенокосе не обнаружено. Сам Зайцев изволят почивать, все другие отправились по грибы. Это исчерпывающее пояснение мы получили от Екатерины Григорьевны, вашей супруги.

— Ну и что? — уже с вызовом ответил Савин.

— За такое безделье вы простым внушением не отделаетесь, Савин! — с высокой запальчивостью крикнул Румянцев. — Вам известно решение исполкома об ударном месячнике? Или оно не для вас писано?

Теперь он говорил с агрономом на «вы».

— Мы неуклонно выполняем это важное решение. Когда и как работать — исполком не решает и решить за весь район никогда не сможет. Исполком дает задание. А время работы и приемы труда определяет коллектив. И когда спать, и кому по грибы ходить — это решают в звене, в бригаде, в каждой семье, а не в исполкоме. Вы утрируете свое же собственное решение.