Вячеслав Пальман - Девять хат окнами на Глазомойку

И с ожиданием уставился на собеседника.

Михаил Иларионович понял, что самое худшее свершилось. Дьяконов оказался прозорливым. Однако теперь поздно рассуждать. И он просто ответил:

— Никаких ходов я предлагать вам не хочу и не буду. Я привык отвечать за свои поступки. И не люблю одалживаться, чтобы потом ходить возле вас, как бычок на привязи. Поступайте, как найдете нужным. Я и теперь считаю наше с Зайцевым решение правильным.

— Вы с правлением согласовали уборку ржи на зеленку?

— Дьяконов ничего не знает, это событие чисто местное, оно касается звеньевого и меня. Да и некогда нам было согласовывать. Дожди шли, каждый час дорог. А гранулы получились отличные. Не хуже комбикорма с завода. Лужковские бычки прибавят мяса и зимой.

— Боюсь, что дорого вам обойдется эта самостоятельность. — И Куровской, сочувственно глянув на агронома, пошел в свою контору.

А Савин, немного подождав, направился к машине.

— Где Сергей Иванович? — спросил у шофера.

— Сидят с «Сельхозтехникой» там… — он ткнул пальцем в сторону районной столовой.

Михаил Иларионович знал, куда любит забегать с приятелями Степан Петрович Верховой. Если зайти в столовую не с улицы, а со двора, то в коридорчике налево обнаружится дверь в отдельную комнату, очень мило обставленную. Здесь обычно принимают командированных из области. В свободное время могут посидеть и свои, чтобы не мозолить глаза в общем зале, где днем бутылка на столе — запрещенный плод, а уж натуральная говяжья вырезка — тем более.

Верховой и Дьяконов, слегка выпившие, уже доканчивали обед, когда вошел Савин. Степан Петрович только руками развел:

— Опоздал ты, друг Ларионыч! Может, повторим? — и глянул на председателя.

— Нет-нет, — поспешно сказал Савин. — Ему нельзя. Да и мне тоже. Там две чужие «Волги» стоят, похоже, из области. Я за тобой, Сергей Иванович. Надо в исполком. На ковер нас затребовали. Такая экстренность не к добру. Пошли. Там ждут.

— За что? — Дьяконов слегка привстал. — Или ты с кем уже схватился? Лицо расстроенное. А мы тут обмывали две зерносушилки, наш благодетель обещает расстараться. И про дорогу разговор получился, приедут съемку делать. Ну, а за что на ковер? А не все ли равно! Не впервой. Встаем, Петрович? Не обессудь.

Пока шли, Савин коротко рассказал о стычке с предриком. Дьяконов на этот раз даже развеселился.

— Так их, так, этих непослушных лужковцев! Ишь ты, выходной себе устраивать надумали! Без решения исполкома, это же подумать только! А мы знаешь что? Мы цифрами будем отбиваться, они вроде боевого щита. Супротив цифры и процента даже Румянцеву воевать трудно. Они, значит, изволили обидеться. Не любят, ох не любят никакой самостоятельности с низов! Куда как лучше, чтобы все по приказу. Он и говорит-то как: битва за корма, наступление широким фронтом, сражение на полях и фермах, борьба за молоко, атака на бескультурье… Ну, на этот раз мы не отступимся.

— Про рожь Куровской узнал, вот что плохо. Со стола у тебя гранулы взял, а в них зерно проглядывает.

Вся веселость из Дьяконова мгновенно улетучилась. Он обреченно остановился.

— Говорил же я тебе! Ну и что теперь? Как быть, чем отбиваться будем?

— Ты не в курсе. Мы с Зайцевым затеяли, мы и ответим.

— Как бы не так! — Дьяконов слегка подскочил от возмущения. — Все, что происходит в колхозе, меня миновать не может. Неприятность, если на двоих, уже половина неприятности. Идем! Все-таки хозяева своей земли — мы с тобой, а не кто другой. Эта привилегия остается при нас. Докажем свою хозяйскую правоту! И ничего они нам не сделают. Воевать так воевать до победного конца! Или ты напугался?

Он уже не выглядел беспечно хмельным. Шел быстро и очень уверенно. Вот таким боевитым Дьяконов нравился агроному куда больше, чем в минуты принужденной изворотливости, когда надо было хитрить, даже ловчить перед начальством. Тогда Сергей Иванович вызывал только сочувствие. Не был сам собой. Но это случалось не часто.

Они поднялись на второй этаж. Секретарша показала на дверь кабинета.

— Заходите, кажется, все в сборе.

Первое, что бросилось в глаза Савину, — травяные брикеты на столе перед Румянцевым. И сам он, лицом спокойный, но с немигающими, жестокими глазами.

За приставкой к столу сидели шесть членов исполкома. Далеко не в полном составе. Без Глебова. И без редактора районной газеты. Куровской что-то быстро писал. Очевидно, проект решения. Ну да, пока их ждали, уже все обговорили; кудринцам остается выслушать приговор.

Сели без приглашения на те стулья, что у стены. Нечистые подальше от чистых, чтобы не смешались.

— Члены исполкома в курсе событий, — решительно начал Румянцев. — Я объективно изложил суть дела. Представляется совершенно недопустимым такой уровень дисциплины, какой мы наблюдали в лужковской бригаде Кудринского колхоза. Надо совершенно не уважать законы, чтобы в разгар ударного месячника, когда мы сняли на сенокос триста человек из всех учреждений и предприятий района, позволить колхозникам заниматься чем угодно, только не заготовкой кормов. С ведома руководителей им разрешили отправиться за грибами в ударный для труда светлый день, в редкостный день! Это какой-то вызов всем нашим намерениям поднять уровень производства! Остановить машину, когда можно косить луга, сушить траву, заботиться о зреющем урожае — все это недопустимые, строго наказуемые действия. Другого мнения нет и быть не может. Или у Дьяконова и Савина найдется какое-то оправдание?

И он строго глянул на них, сидящих в стороне. Действительно, какое может быть оправдание?

Ждали, разумеется, повинной. Сейчас Дьяконов поднимется и глухим от смущения голосом скажет, как виноват, недоглядели, готовы приложить все силы, чтобы наверстать упущенное.

Дьяконов поднялся. Но сказал совсем не то, что ожидалось.

— Мы разрешили лужковскому звену сделать выходной. Они его заслужили. Пока в других бригадах раскачивались, в Лужках за неделю ударного, даже героического труда был заготовлен полугодовой план по сенажу и травяной муке. Люди работали по пятнадцать часов в сутки. Это называется по-крестьянски работали. А всего-то в Лужках десять человек, считая дачников. И еще два сменных механика из Кудрина. Звено провело работу так организованно и ладно, что им не только выходной, а и первая премия по колхозу будет.

— Значит, потерянный день в разгар сеноуборки явление обычное? Даже заслуживает поощрения? — лицо Румянцева наливалось краснотой.

— Это не потерянный день, Иван Иванович. Это выходной. Люди вымотались, они нуждались в отдыхе, вот и решили пойти по грибы, чего тут плохого? Завтра со свежими силами все выйдут на сенокос. Техника готова. Указания им не нужны. Ни ваши, ни наши.