Вячеслав Пальман - Девять хат окнами на Глазомойку

— Пока подсыхает, мы кладку под стога обновим, — досказала Мария Михайловна. — Бревнышки, поди, в землю вросли. Тут сенов летось клали четыре скирды, ты помнишь ли? Ноне по такой траве все пять, а то и шесть получатся. Валок-то вон какой, выше колена! Давно я такой травы здеся не видала. И шелковистая!

День разыгрывался. Голоса синиц вразнобой трещали в лесу, молодых на крыло ставили. Резко кричали сороки, возмущенные близостью машин и людей. Подул едва ощутимый ветерок. И небо поднялось, облака истончились, где-то поверху они уже осветились, зарумянились апельсиновой корочкой.

— Петров день завтрева, — словоохотливо объяснила тетя Настя. — Кто с Петрова дня косит, убытку не имат. А кончать надоть до Иванова дня, две недели с небольшим на сено дадено. Если погода будет, так мы загодя управимся. Без чужих людей.

Савин помог женщинам вытащить вросшие в землю кладки. Они вместе переложили их. Собрали старые охапки веток, побросали поверх бревен, разворошили оберемки прелого, чтобы сжечь, как подсохнут. И пошли готовить место под вторую скирду.

Уйти, не посмотрев своего клевера, Савин не мог. Продравшись сквозь густую траву, он вышел к скошенному полю и остановился, удивленный новым его видом.

Какой яркой и веселой зеленью налился за эти дни мелкий и бледный клеверок! И когда успел похорошеть, вытянуться, почти забить отрастающие будяки и пырей. Вот так! Савин призадумался, вспомнив, что сегодня сюда приедут машины для подкормки. Не помнут ли колесами эту нежную зелень? Прикинув, что цистерны выкидывают фосфорную муку на десяток с лишним метров в сторону, успокоился: колея получится редкой, без ущерба.

Колонну машин агрохимиков он увидел на выселковском берегу. Передний АРУП, выкрашенный алюминиевой краской, чего-то остановился, шофер высунулся из кабины и стал оглядываться по сторонам. Хотел, видно, напрямки, по лужковской улице, но дорога уходила по-за огородами, и он поостерегся мять зеленый спорыш, повернул налево. Савин подумал, что нелишне поставить в том месте «кирпич», не ровен час, кто и проскочит прямо, взроет красивую лужковскую улицу.

Три цистерны он встретил у брода, сделал знак «смелей!» и показал — где. Тяжелые машины с ревом прошли через реку, вскинулись передками на пологий берег.

Пожилой механик, бывший кудринский тракторист, ушедший из колхоза лет семь назад, конечно, еще помнил поля, где ему приходилось иной раз работать. Он подошел к агроному:

— Где сыпать, хозяин?

— Чего торопишься? Оглядись. Бывал здесь, помню.

— Приходилось. Вот там, повыше, пахал-сеял. Трояк за день выбивал.

— А теперь сколько?

Подошли еще двое, ладные шоферы, спокойные, неторопливые. В этом их спокойствии ощущалась уверенность, сознание собственного мастерства, когда никакая, пусть и сложная, работа уже не страшит.

— Теперь-то? — переспросил старший колонны. — Летом мы вырабатываем за месяц кто на пятьсот, а кто и на семьсот рублей. Тоже от зари до зари, как и в колхозе, а вот такая разница. По труду и плата. — Он прищурился, наблюдая за ходом лугового комбайна. — Кто это у вас размахался там? Зайцев, поди? С головой хлопец. И как он тута…

Видно, хотел спросить, как такой мастер задержался в колхозе и до сих пор не убежал, но посовестился, кашлянул и заговорил уже о другом:

— Агрохимик сказал, отработайте, мол, поле в один заезд. Мы загрузили восемнадцать тонн в три цистерны, как раз на весь участок, чтобы без перегруза и мороки. Не возражаете?

— Как сказал, так и делайте.

Савин показал участок, шоферы прошлись с ним по клеверу. Земля вроде плотная, опасных болотин нету, не засядешь. И ветер как раз боковой, удачный для рассева, без очков можно, без пыли. И гоны длинные, тоже сподручно.

Они вместе поставили распылители на норму высева. Первый агрегат вышел на межу, загудел сжатым воздухом. Облако рыжевато-белой фосфоритной муки взрывной волной отбросило в сторону метров на двенадцать. Полоса опыления мгновенно посерела. Вторая машина двинулась по краю этого серого, отстав на сотню метров. Выстроились, как гуси, клином. Шесть раз прошли туда-сюда, и весь клевер пудрой покрылся. «Сельхозхимия» заработала двести рублей да в три раза больше за фосмуку. Просто и сердито, всего за два с половиной часа работы.

Михаил Иларионович, перед глазами которого прошла эта скорая, нужная земле работа, по какой-то ассоциации вспомнил недавнее, неустроенное, когда подкормка вот такого же поля оборачивалась процессом многодневным, хлопотным и не всегда грамотным и своевременным. Машины были не те, удобрения валялись месяцами под открытым небом, сливаясь в камень, который потом не знали, куда девать и как скрыть от глаз людских. Люди были другие. Огромные перемены за десять — пятнадцать лет. И все же… Вздохнул, пожалел он — почто такое богатство, такая техника и лучшие мастера далеко отодвинулись от родной земли, не в распоряжении земледельца, коему дано владеть и княжить своей землей? Вот, пожалуйста, приезжают, как чужая рабочая сила, за которой нужен глаз да глаз! Не окажись здесь агронома, эти самый хлопцы могли рассеять удобрение и кое-как, и не там, где нужно, лишь бы с плеч долой да скорее в другое место, на заработки тех самых пятисот целковых, в погоне за которыми они и оторвались от земли, от колхоза. Потеряв связи с родной деревней, мастера превратились в артельщиков. Перекати-поле. Вроде та же работа, что и прежде. Но потерялась в них, любовь к дедовскому, исконному, перегорели корни, связующие крестьянина с природой. А без этой любви нет и цельного мастерства, какое у Мити. И Митя бесконечно дороже любого из этой приезжей троицы.

Добрый день зрелого лета расторопно и ловко очищал с восточной стороны небосвод. Облака собирались в розовые складочки и отваливали к горизонту, где и вытаивали. Над миром засияла сплошная голубизна. Солнце брызнуло. И враз утихло движение воздуха, все замерло, нежась в светлом тепле. Выпрямились просохшие травы, раскрыли свои разноцветные головки, засветились кусты лещины, а тихий лес за лугом, пронзенный лучами, утерял сумрачный свой вид. Лениво попискивали зяблики. Сильней запахло из низины мятой, сладко дали о себе знать донник и душистый горошек. Ароматная волна цветов и подсыхающей зелени выстаивалась теперь над лугом. Выселковские хаты на приподнятом левобережье смотрелись под солнцем картинно, как прибранная к празднику берендеевская усадьба, вся в светлой зелени и на фоне темной стены леса за огородами. Гул моторов двух работающих машин вязнул в запахах и теплыни, сделался глуше и вроде бы отодвинулся. Савин, заглядевшись на ожившие под солнцем родные места, снова оказался во власти той великой нежности, что уже не раз околдовывала его у ручья с родниками, в перелесках и на крылечке материнского дома.