Вячеслав Пальман - Девять хат окнами на Глазомойку

Зина рассказывала и плакала. И Катерина Григорьевна всхлипывала. И сказала сквозь слезы, что осталась в нем доброта, не пропил крестьянской души! Она и виновата, что не углядела и отпустила от себя. Будь жена рядом, ничего плохого не произошло бы. Словом, приняла эту вину на себя.

— Кто ж его исколотил-то? Ведь я на тебя грешила, — сказала мать.

— Те самогонщики удружили. А за что — не помнит. Или говорить не хочет. Ну, у меня он не отмолчится, все одно выведаю.

Архип, как прибыл домой, так и скрылся. Отыскал в сарае кучу привяленной травы, сделал себе гнездо, свернулся и уснул. Чтобы, значит, не мозолить никому глаза и явиться на суд людской в надлежащем виде, будто ничего страшного и не произошло.

В нем заговорило самолюбие. Жаль, что шляпу потерял.

— Читай, — громко и весело произнес Глебов. И придвинул только что вошедшему Румянцеву последнюю сводку по кормам. — Твои виноватые кудринцы на первом месте. Даже сена выхватили восемьдесят процентов плана. А в лужковском звене на девяносто два. И план по сочным и обезвоженным перекрыт. За считанные дни! Вот тебе и грибочки. И выговоры. И дожди, которые всем другим мешают, как плохому танцору одно место. Для себя работают! Это же надо, все ко времени успеть. Малым числом!

Румянцев покусывал губы и не знал, что ответить. А Глебов в приподнятом настроении продолжал:

— Личная инициатива неизмеримо выше бездумной исполнительности — вот главный вывод из наших деревенских событий. В Поливаново ты послал на сенокос шестьдесят рабочих-шефов. Шестьдесят! Много ли накосили? И сорока процентов к плану нет. Пока ты сидел у них над душой — косили. Уехал — костры разожгли, сидят и молодую картошку пекут. А в Лужках считанные работники, но трудились день и ночь. Умно, расчетливо. С использованием всей техники. И никто у них над душой не сидел. Для себя работали, понимаешь?

— Именно для себя, — с каким-то подтекстом заметил Румянцев.

— А что здесь плохого? Они члены колхоза. Выгода на обе стороны. Если у них с хлебом получится так же хорошо, мы с тобой будем спокойно спать. И мясо в норме сдадут, и хлеб. И заработают — будь здоров, каждый двор «Жигулями» обзаведется.

— Вот именно. Новых кулаков будем плодить в этих звеньях, — хмуро, но убежденно бросил Румянцев.

Аркадий Сергеевич даже отшатнулся.

— Ну, ты даешь, Иван Иванович! Вроде и годами не стар, и в партии давно, а мысли твои где-то в тридцатых годах витают. С отставанием на добрых полвека. Вспомни, сегодня уже четыре миллиона легковых автомашин в личном пользовании — это все у кулаков? Каждый город в кольце красивых дач — тоже кулацких? На сберкнижках миллиарды — это что, нетрудовые заработки? У того же ленинградского токаря, про которого фильм недавно показывали, — семьсот рублей в месяц зарабатывает, — яхта личная! Кулак? Конечно, в этой массе обеспеченных людей есть и скрытые воры, взяточники, мошенники, их давно пора за ушко да на сибирское солнышко. Но — заметь! — крестьян-тружеников среди обеспеченных что-то не слишком густо. Пусть их тоже станет много, ведь мы платим премии Зайцеву и его звену не за красивые глаза, а за тонны хлеба, мяса, картошки. Почему не платить, скажи, пожалуйста? Так что насчет новых кулаков ты крупно ошибаешься. Не в ту степь… Всякий человек хочет жить обеспеченно и с удобствами. Пусть все живут богато, только бы хорошо работали. Хуже, если мы станем плодить бедняков. К добру это не приведет. А вот к пустым магазинам — да! Бедные семьи — бедное общество… Фу, как ты меня возмутил!

Глебов давно уже не сидел за столом, а стоял. Теперь он вышел из-за стола, зашагал по кабинету до двери, обратно, еще и еще раз. Надо же!..

Румянцев сидел и лениво перелистывал страницы сводки. Крупное лицо его выражало упрямо застывшую мысль. Слова Глебова, похоже, не находили отзвука в его душе. Аркадий Сергеевич это понял. А поняв, подумал не без тоски: не одинок Румянцев в этом своем упрямстве! Тоже мировоззрение, устойчивое, на фундаменте из прошлого. Помеха номер один.

— Вот что мы сегодня сделаем, Иван Иванович, — Глебов мечтательно сощурился. — Напишем постановление бюро и райсовета. Поздравим передовой колхоз и первое по заготовке кормов звено. Вручим переходящее знамя колхозу и вымпел Зайцеву. Скажи Марчуку, пусть загрузит свою автолавку самыми лучшими товарами. Поедет с нами. Отметим праздником передовые коллективы. Часам к четырем успеем?

— Будет сделано, — несколько ерничая, отозвался Румянцев. И, похоже, облегченно вздохнул, покидая кабинет. Все ясно: две жизненные позиции, непримиримые друг с другом.

Аркадий Сергеевич еще долго сидел за столом, обхватив голову руками. Хотелось понять, уж не ошибается ли он в своей оценке будущего Нечерноземья? Может быть, Румянцев знает что-то другое, если иначе глядит на жизнь села? Или уж такая инерция накопилась в нем, что не может Румянцев согласиться ни с одним новым взглядом на деревенский народ и его дела? Только повторение минувшего. Пусть и со всеми ошибками.

Они выехали в Кудрино, забыв предупредить Дьяконова о приезде. И были неприятно удивлены, узнавши, что председатель и главный агроном час назад уехали в Лужки. Экая оплошность!

— Придется ехать за ними! Начнем со звена, раз так получилось, — Глебов загорелся задуманным и не собирался откладывать его. Может быть, это даже лучше — начать со звена?

Две машины — легковая впереди, крытая автолавка за ней — вкатились, вопреки неписаному правилу, прямо на неезженую улицу выселок и остановились перед савинским домом.

Как раз открылась дверь. Первой на крыльцо выплыла Марья Михайловна Тимохина, празднично приодетая, в цветном платочке и с букетом ромашек. Увидев машины и приезжих, она попятилась было назад. Но уже выходили Дьяконов и Савин, оба при галстуках, у каждого расшитое полотенце через плечо, оба с добродушно смешливыми физиономиями. И тоже сконфузились. Из-за ихних плеч выглядывали Зина и Катерина Григорьевна, протискивались любопытные дети.

— Вот так-так! — сразу нашелся Сергей Иванович. — Еще гости дорогие прибыли, — минута в минуту. Милости просим! — и поклонился с какой-то старинной церемонностью.

— У вас праздник? — Глебов удивился.

— Праздник, праздник. И вы очень даже кстати. Будто знали и поторопились. Сюда, пожалуйте, ко мне. Вот видите, сватами идем. Григорьевна, быстренько еще два полотенца!

— Свадьба? — Глебов наконец догадался, что происходит. — Кто это женится в летнее время? Еще не бывало…

— Ну, до свадьбы и у нас далеко. Пока только к невесте идем, засватать торопимся, пока не уехала. Одевайте-ка полотенца, товарищи руководители. Дело, скажу, непривычное, как-то разучились мы… Зайцева хотим оженить, Аркадий Сергеевич, вот какой у нас праздник. Закоренелого холостяка-одиночку спешим в семью упрятать. Так оно надежней и для деревни лучше.