Владимир Степаненко - Майские ласточки

С кладбища вернулись на квартиру Сашки Лозового. В память о нем поставили тарелку, положили вилку и нож, налили стопку водки.

Молча, не чокаясь, выпили за память храброго разведчика. Его большой портрет висел над головой Кожевникова. Солдат стоял, накинув ремень автомата на шею, придерживая его рукой. На груди одиноко поблескивала медаль «За отвагу».

А Сашка Лозовой заслуживал орденов… Если бы Кожевникова спросили, какие подвиги совершил разведчик, ему бы не пришлось их сочинять. На Курской дуге, где им пришлось воевать вместе, был один бой, и он ясно вспомнил тот тусклый рассвет 1943 года. Рядом с Кожевниковым в окопе лежал Сашка Лозовой. Туман накатывался волнами и на долгое время скрывал фашистов. И вдруг после очередного наплыва белого облака перед окопом выросли черные громадины фашистских танков. Они вели огонь из пушек и пулеметов, и после каждого выстрела клочья облаков розовели. Вырванные снарядами комья земли с осколками били по туману и разрывали его.

Из-за реки ударила артиллерийская батарея, но снаряды ложились с перелетом, не причиняя наступающим танкам вреда.

Накатившиеся облака тумана снова скрыли танки. Сашка Лозовой перелез через бруствер окопа и по колкой стерне пополз вперед, держа в руках бутылки КС.

«Ты куда?» — крикнул Кожевников, по ему самому надо было что-то предпринимать: танки фашистов могли появиться в любую минуту и начать утюжить окопы. Лихорадочно принялся вытряхивать из противогазной сумки гранаты и раскладывать их перед собой, готовясь к бою.

Туман еще не успел рассеяться, как полыхнуло пламя и ударил в небо столб черного, вонючего дыма. Начали рваться снаряды и патроны.

«Молодец, Сашка!» — подумал он, отмечая сообразительность своего солдата.

Артиллеристы заметили горящий танк и пристрелялись. Снаряды со свистом проносились через окоп. А когда туман рассеялся, фашистский танк успел догореть. Рядом с ним застыл второй, подбитый артиллеристами.

Кожевникову сейчас показалось, что он давно знал этих артиллеристов, еще с Курской дуги. И встретился с ними вновь, на этот раз в Баку, в старом трамвае…

— Захар и Светлана, вы — дети фронтовика, — сказал, вставая из-за стола, Кожевников. — Каждый из солдат моего отделения — Аскеров Афган Гаджи Ага оглы, Федор Васильчиков и Архип Долбыш — может многое рассказать о вашем отце. Он был лучшим солдатом, храбрым разведчиком. Он первый переплыл Нейсе. Разведал брод. Помните своего отца. Он любил Родину, завещал любить ее и вам. Мы вырвали победу у фашистов тяжелой ценой. Смертями миллионов наших солдат и офицеров, смертью вашего отца. Давайте выпьем!

— Хорошо сказал, сержант, — поддержал Архип Долбыш. — Нас сцементировала фронтовая дружба. Аскеров заманил нас к себе в Баку. Вот и прижились. Когда из строя выбывает солдат, строй смыкается, становится теснее. Мы потеряли товарища. Но Сашка Лозовой останется жить в наших сердцах! Захар и Света, помните, у вас есть верные друзья. Варвара Константиновна, мы не оставим вашу семью в беде. Даю вам гвардейское слово.

Два дня пробыл Кожевников в Баку. Аскеров Афган оказался тоже буровым мастером, и это открытие обрадовало мастера. Им нашлось о чем поговорить. Он с радостью посетил буровую Аскерова Афгана, познакомился с его бригадой. Рабочим он рассказал о своей разведочной буровой, холодном Карском море, выпадающем летом снеге. Никто не представлял, где находятся Харасавэй и далекий Ямал.

Веселые, темпераментные южане удивлялись, как можно работать на холоде в пятидесятиградусные морозы.

— Но ради тебя, сержант, поедем в Харасавэй, — за всех утверждал Аскеров Афган.

— Приедете? — спросил из любопытства Кожевников. Ему нравились эти рабочие, веселые и общительные. Он невольно сравнивал их со своей бригадой. Был уверен, что рабочие Аскерова Афгана более опытные, чем его. Каждого можно поставить буровым мастером — справится. Вспомнив о своей бригаде, заторопился в Тюмень. До конца отпуска надо было переделать массу дел: проверить в управлении, как отнеслись к его заявке на материалы. Нужно получить зимние спецовки и валенки для бригады на долгую зиму. Для нормальной работы каждый член бригады должен иметь по три пары валенок.

Перед отлетом из Баку ветераны горячо прощались с сержантом Кожевниковым. Договорились, что будут писать друг другу. А Аскеров Афган с чувством сказал:

— Павел, если потребуется моя помощь, мы прилетим к тебе. Архип Долбыш — прекрасный электросварщик, Федор Васильчиков — золотой токарь, а я буровой мастер. Поможем советом и делом. Пиши, не забывай. Мы тоже будем тебе писать. Мало нас остается, фронтовиков, надо крепче держаться друг за друга.

— Точно, — сразу согласился Кожевников. — Надо крепче держаться друг за друга и помогать по-фронтовому! Мы и соревноваться можем!

— В самом деле, можем соревноваться!

Долгих полтора месяца Кожевников готовил себя к новой встрече с Харасавэем, по все, что увидел после долгого отсутствия из окна вахтового самолета Ан-26, превзошло его ожидания и сразу зачеркнуло знакомое представление. Осенняя тундра была другой, вся в желтом и ослепительно ярком свечении красных тонов: на березках и ивках желтели капельные листочки, и между мочажинами горели озера тысячами расплесканных солнц.

Он чувствовал, что не заметил разделяющей черты одного времени года: подобной красоты не наблюдал в Баку, где в полном разгаре держалось лето. Деревья стояли в серой, пыльной листве, песок не светился в маслянистых разводьях нефти, и морские волны выплескивали на берег липкий мазут.

Кожевникову хотелось зайти в контору «Горки», доложить главному инженеру Кочину или начальнику экспедиции Эдигорьяну о своем возвращении из отпуска, но он нетерпеливо повернул к своей буровой. Если бы не тяжелый рюкзак на спине, он бы от нетерпения побежал, так соскучился по работе и своим мужикам. И невидимая пока ажурная вышка буровой казалась ему сейчас особенно красивой, величественно врезанной в стылую синь неба.

Полет в Баку не забывался. Ни один раз память возвращала Кожевникова к бригаде Афгана Аскерова, завидовал их сработанности, взаимовыручке, которая сложилась годами. Буровая вышка у них выглядела благоустроеннее, обжитее, металлические ступени на полатях обтерты подметками сапог до зеркального блеска. Однако там среди солончаков с выпаренными блестками соли ему все казалось чужим, и он это особенно почувствовал, когда встал к лебедке. Ход тормозной ручки показался совершенно другим, тяжелым.

Он торопливо вышел к берегу моря. Налетел шквальный ветер, совершенно забытый в Тюмени, пробирая до костей. Начинался отлив. Высокие волны со скребущим шипением откатывались, стремительно убегая от берега. Открывался мокрый песок с ребристыми намывами, местами илисто-грязный с грядами зеленых камней и спутанных водорослей, с залитыми водой впадинами, где плескались колючие ерши. А за убегающим валом волн стремительно неслись, пересвистываясь между собой, проворные кулички.