Евгений Воеводин - Похвали день вечером

И даже о Лосеве он подумал с тоскливым чувством, которое обычно появляется перед расставанием, быть может, потому, что отдал ему когда-то часть своих душевных лет.

В общем, странно. Провели вместе полгода и не заметили, что уже трудно друг без друга.

В редакции многотиражки письмо бывшей бригады одобрили. Сказали, что написано грамотно, надо только смягчить кое-какие отдельные слова. Ну, и, конечно, проверить факты. Соколов пробовал шуметь: да чего тут проверять, все точно. Ему вежливо объяснили, что так положено.

Когда они вышли из редакции, Володька сказал:

— Дело кисель. Редакция не пойдет на осложнения с Клюевым. Только что хвалили наш цех, и Клюева в том числе… Все-таки — дипломатия!

— Посмотрим, — коротко сказал Шилов.

…Больше всего Непомнящий боялся сейчас двух выходных дней — он тогда оставался один. Катя работала в эту субботу и воскресенье. Можно только встретить ее вечером и проводить домой. Два дня — один. Конечно, можно предложить ребятам съездить за город, на залив. Удочки — не проблема. Но не хочется ехать без Кати.

В субботу он проснулся, как обычно, в семь, но долго лежал, уставившись в потолок. Странное состояние, когда можно валяться вот так, ничего не делая, хоть до вечера. «Дело кисель, — вспомнилось ему. — Дипломатия». Возможно, Соколов прав, но как же это несправедливо!

Когда встал, все делал нехотя. Нехотя побрился, вымылся. Пошел в «бытовку», нехотя отпарил брюки. Это он сделал скорей по привычке. На пиджаке размоталась пуговица — пришил пуговицу. В комнате никого не было, ребята обычно уезжали на выходные дни кто куда. На столе стопкой лежали книги, он перебрал их, но читать не хотелось. До чего же поганая штука — убивать время!

Конечно, он останется на заводе. В этом смысле ничего в жизни не изменится. Будет работать и подваривать за каким-нибудь Панчихиным.

Панчихин! А ведь именно с него все и началось. Непомнящему представилось вечно улыбающееся, добродушное лицо и широкий, дружеский жест: «Приветствую тебя нежно и категорически!» А за всем этим — рвач. Если Клюев не понимает этого, тем хуже для Клюева. Скорее всего, не понимает. Сам-то ведь он человек бескорыстный. Во всяком случае, Непомнящему хотелось, чтобы все было именно так.

Не раздеваясь, в тренировочном костюме он снова лег на кровать. Странно, подумалось ему, была бригада, и всем казалось, что это просто какое-то объединение разных людей только для работы. А не стало бригады, и почему-то всем захотелось быть вместе. Кроме дяди Леши. Ну, да это понятно — возраст, к тому же обида. Можно только представить себе, что переживает он. Если статью не напечатают в многотиражке, надо пойти в «Ленинградскую правду». Или в партком. Или в райком партии. Непомнящий усмехнулся: а может, сразу в ЦК? Еще бы, событие глобального масштаба: распустили бригаду!

А что? Разве не событие? Сергей даже сел, обхватив колени руками. Плюнуть в душу шестерым — не событие? Да тут кулаками молотить надо!

Стук в дверь был такой тихий и осторожный, что Непомнящий не сразу сообразил, где это стучат. Он крикнул: «Войдите!» — и вошла Катя.

Сергей лихорадочно поправлял смятую постель, приглаживал волосы, бормотал какие-то слова в оправдание беспорядка.

Катя сказала:

— Я была у тебя вчера и не застала.

— Мы сидели у Соколова.

— У тебя неприятности?

— У нас.

Он рассказал ей, что случилось. Катя спросила:

— Хочешь, я схожу к вашему Савдунину? Может, мне будет легче его отговорить?

Непомнящий рассмеялся: глупенькая! На него-то твои чары никак не подействуют.

Катя быстро оглядела комнату, стол с книгами, картинки на стенах и вздохнула:

— Вот как ты живешь…

— Здравствуй, — улыбнулся Непомнящий. — Мы забыли поздороваться.

— Не делай вид, что тебе хорошо, — сказала Катя. — Ты не умеешь врать. Что вы решили делать?

Он подумал: и она тоже переживает. За Савдунина, за меня, за Шилова… Он никогда не видел Катю такой озабоченной. И то, что она была здесь вчера и пришла сегодня ни свет ни заря, тронуло его.

— Тебе скоро на работу? — спросил он, не отвечая на ее вопрос.

— Нет. Я поменялась с девочками. Просто я не хочу, чтобы ты был один эти дни.

— Ты поедешь со мной… сейчас?

— Куда?

— Не спрашивай. Поедешь?

— Поеду.

— Подожди, я переоденусь по-быстрому.

…Он держал Катю за руку, будто боялся, что она может передумать и не поехать. Увидел свободное такси, остановил, втолкнул Катю в машину и попросил шофера подъехать на Невский, к «Северу», а потом на Финляндский вокзал.

Теперь у него в одной руке был большой торт; другой он продолжал держать Катину руку. Возле входа в вокзал была толпа: кто-то кого-то ждал, мелькали брезентовые куртки, горой лежали рюкзаки. Из метро шли и шли люди — с удочками, «авоськами», гитарами… Сергей и Катя попали в этот поток, и он медленно нес их к дверям вокзала. Впереди и позади шли рыбаки, слышались разговоры: «Сначала в Окуневой попробуем…», «Лещ — на горох…», «Брось, там ерши замучают…» У самого входа, чуть сторонясь потока, стояло несколько человек, и Катя не поняла, почему у Сергея вздрогнула рука. До нее донеслось торопливое, заговорщицкое: «А червячков не надо? Опарыш есть, свеженький». Сергей дернул Катю за руку, они проскочили в вестибюль.

Потом они ехали в электричке, и Сергей был мрачен. Он глядел в какую-то одну точку, и Катя, как тогда, на концерте в Доме культуры, взяла его под руку. Казалось, он даже не заметил этого.

— Нам сейчас выходить? — спросила Катя. Электричка уже подходила к Ольгино.

— Нет, — сказал Непомнящий. — Нам дальше.

— Я думала, что ты…

— Нет, я не хочу, — сказал Сергей. — Не могу. Да его и дома сейчас нет.

Он не стал говорить ей, что там, у входа, стоял и продавал червей отец. Да и ехал он не к нему.

Они вышли в Александровне. Катя ничего не понимала. При чем тут Александровка, торт и то волнение, которое так легко угадывалось сейчас в Сергее. Она куда-то шла, Сергей все держал ее за руку, будто тащил за собой — быстрей, быстрей! Наконец, он сказал:

— Вот.

За зеленым забором играли дети. Много детей. Вдруг все они замерли и поглядели на взрослых, остановившихся у забора. Катя все поняла.

— Идем.

Через калитку, по дорожке — на крыльцо; двери распахнуты — дом проветривается. Пустой вестибюль со шкафчиками и еще одна дверка сбоку, ведущая вроде бы в кладовку. Нет, там не кладовка: на полках лежит белье, простыни, наволочки. И пожилая женщина в очках что-то пишет, время от времени щелкая на счетах.

— Тетя Маша!

Женщина подняла голову. Должно быть, она не сразу смогла оторваться от своих записей и смотрела на Сергея, шевеля губами, еще что-то подсчитывая в уме. Только через какое-то время до нее дошло, кто это.