Евгений Воеводин - Похвали день вечером

— Ты что же, — спросил Савдунин, — с докладом приехал?

Не вставая с раскаленного песка, Володька начал швырять в воду обточенные голыши. Камни отскакивали от воды три, четыре, пять раз, и Володька морщился, если камень сразу же уходил на дно.

— Да говори уж, — хмуро сказал Савдунин. Все его хорошее настроение как рукой сняло. Он начал одеваться, будто вот сейчас, сразу, надо ехать в Ленинград.

Слушал, не перебивая. Володька, поглядывая на него, поразился той мгновенной перемене, которая произошла с ним за эти минуты, даже за одну минуту. Сейчас перед Соколовым был усталый человек, и даже густой загар не мог скрыть выражения тяжелой усталости.

— Ну, — сказал Савдунин, — может, им видней?

Володьке показалось — ослышался.

— Что?!

— Может, видней, — повторил Савдунин, но уже не спрашивая, а как бы утверждая это.

Володька вскочил:

— И это говорите вы?

— Не кричи, — чуть заметно поморщился Савдунин. — Пляж — место тихое.

Он поднялся с песка и начал стряхивать с брюк невидимые песчинки.

— Я не кричу, — снова закричал Володька. — Но это же… Вы что же, ничего не хотите делать?

Слишком много, наверное, было этих песчинок на брюках — Савдунин все смахивал и смахивал их. Потом он разогнулся, и Соколов увидел его усталые глаза, впрочем, Савдунин тут же отвел их и начал надевать туфли, а те зарывались в песок и не надевались.

— Дядя Леша!

— Ты езжай домой, Володя, — тихо сказал Савдунин. — Или выкупайся. Жарко ведь. Хоть вода — и та как щи…

Он пошел, не попрощавшись, и Соколов видел его круглую коричневую голову, глубоко втянутую в плечи. Может быть, потому, что Савдунину трудно было идти по вязкому песку, походка у него была особенно медлительная и какая-то ныряющая. («Значит, он ничего не будет делать. Обиделся. Обиделся и сразу сдался. А если я расскажу ребятам, они тоже могут сдаться»…)

Он смотрел, как уходит Савдунин, а потом бросился в сторону, к шоссе: скорее домой, и пока ничего не рассказывать ребятам, пока надо поговорить с Коляничем, он, наверное, уже пришел.

Но Колянича дома еще не было — дверь открыла мать, а на кухне за столом сидел Козлов, и перед ним стояла чашка с остывшим чаем, к которому он, видимо, так и не притронулся. Когда Володька вошел, Козлов поднял на него глаза, и у Володьки все похолодело внутри — он подумал, что опять плохо с матерью Козлова, но Козлов сказал: «Бригаду нашу распустили». Это было сказано так, будто умер очень близкий человек, и уже ничего, ровным счетом ничего нельзя поделать.

— Погоди, — сказал Колянич, — дай мне хоть пиджак снять.

— В комнате снимешь.

— Кто там у тебя? Матвей? Здорово, Матвей.

— Мне с тобой поговорить надо, срочно.

— Их бригаду распустили, — сказала мать. — Ты понимаешь?

— Ну, братцы, я сначала все-таки вымоюсь.

— Потом. Идем.

— А Матвей?

— Идем, Матвей. Так вот, слыхал? Это твой Клюев.

— Нет. Клюев твой, начальник твоего участка.

— Твой, твой! «Роберт — настоящий человек», — передразнил Володька, — Я хочу поговорить с тобой как с членом парткома.

— Я устал и пришел домой, А правду не ищут дома — по знакомству.

— Вот как? Значит, дома ты уже не член парткома? Вместе с пиджаком все обязанности вешаются в прихожей на спинку стула?

— Я предпочел бы более спокойный тон, Володя. По-моему, землетрясения еще нет.

— Есть! И ты знаешь, что есть. Хуже землетрясения. Шестерым в душу плюнули, вот что! И здесь не только в партком, в райком надо идти, если понадобится!

Козлов сидел в кресле, съежившись. Володька стоял посреди комнаты, глубоко засунув руки в карманы. Колянич уже не перебивал его. («Я никогда не видел его таким. Мне казалось что он еще мальчишка и обязательно удерет на КамАЗ или БАМ, потому что все мальчишки хотят попасть на такие стройки. Даже тогда, когда он вернулся из армии, я думал, что он лишь подрос, и только»…)

— Что же ты молчишь?

— Слушаю тебя.

— Я сказал все, может быть, ты объяснишь, почему такое могло случиться? И что нам делать?

— Что вам делать? Работать. Хорошо работать. Или ты думаешь, что вы живете в пустоте? А завод? Нет, ребята. Напишите-ка в нашу газету для начала. А ты что думаешь, Матвей?

— Я? Ничего… Нет, думаю, конечно. Понимаете, если нас разбросают по разным бригадам, теперь мы все равно будем вместе. Полгода… — Ему нелегко было говорить, он подыскивал слова, словно боясь, что его не поймут. — Если б мы только работали вместе — это одно. А мы, наверное, уже не можем друг без друга. Не знаю, может быть, кто-нибудь другой… а я уже нет. Помнишь, когда Непомнящий напорол?

— Помню.

— Мы ведь не сговаривались помочь ему. Я тогда еще подумал: ерунда, вроде бы. А потом такое хорошее настроение у всех было. Или с техникумом…

— Что с техникумом? — насторожился Володька.

— Это я так. — Но все-таки стал рассказывать, что Шилов ходил в техникум, и показал письмо оттуда. — Ты тогда в отпуске был.

— Ну и как ты решил?

— Как я мог решить? — отвернувшись, сказал Козлов. — Пойду на вечернее. Неловко же — люди хлопотали, письмо вот… Но это я так, к слову. — Он шумно вздохнул. — Нельзя нам, Николай Николаевич, без бригады, без дяди Леши.

Каждую субботу Николай Николаевич Соколов ездил с женой за город, в Назию, в район торфоразработок. Обратно они возвращались с тяжелыми рюкзаками. Люди везли грибы, прикрытые папоротником, везли ягоды, везли окунишек и плотвичку, наловленных в канале. Соколовы же тащили домой корневища деревьев.

Все в их квартире было заставлено удивительными фигурками. Эти фигурки ленинградцы могли видеть на выставке в вестибюле метро «Невский проспект», в кинотеатре «Юность», в заводском Доме культуры. Увлечение было давним и прочным. Один скульптор, поглядев работы Соколова, сказал, что он завидует его таланту, предложил даже вместе работать над монументальной деревянной скульптурой, но Соколов отказался.

Он работал на кухне, застелив пол газетами, чтобы потом легче было собирать стружку. В эту ночь ему не спалось, он ворочался, вспоминая разговор с Володькой, и когда понял, что ему все равно не уснуть, ушел на кухню и начал работать. Корень был мощный, с крупными ответвлениями. В этом бесформенном куске дерева уже виделась фигура быка, нагнувшего крутой лоб с короткими грозными рогами.

Володька спросил сегодня, почему это могло произойти. Он (да и все они, мальчишки!) пока еще не может понять этого — почему. Тут есть сходство с этим кряжистым корнем. Иной человек увидит только уродливое сцепление, корявость, которую природа прячет под землю. А художник разглядит скрипача, вдохновенно взмахнувшего смычком, или стройную фигурку женщины, поднявшей деревянные руки, чтобы поправить деревянные волосы. Есть внешний образ — вещи ли, явления ли, и есть их суть.