Фёдор Непоменко - Во всей своей полынной горечи

— Как хочешь, — двинул плечом Володька. Молящий, точно у человека, крик собаки тоже задел его за живое. — В крайнем случае привяжешь. У меня мотузка есть.

И Толька вернулся.

Пес не знал, что делать на радостях. Он визжал, прыгал, скулил, норовил лизнуть Тольку в лицо, когда тот отстегивал ошейник, и, отвязанный, метнулся в огород, увязая по брюхо в снегу, вернулся, окропил угол собственного жилища и кинулся догонять хозяина.

Когда выбрались за село, уже рассвело. За снежной целиной смутно обозначился горизонт — серое на фоне белых снегов небо.

— Закурим, — предложил Володька, поправляя двустволку на плече. — Они должны выйти именно сюда.

— А если на Хуторянщину пойдут?

— На Хуторянщине им делать нечего. Там шипеевская бригада, человек тридцать. Разбойнички не простые, как мы, а разбойнички удалые: пройдут — и хоть шаром покати. Пономарь туда не поведет. Маршрут я уже изучил.

Они перекурили, прислушиваясь, не стукнет ли где выстрел. Но было тихо. Село курилось дымками, то там то здесь вразнобой драли глотки петухи. Мороз брал за щеки, забирался под одежду. Взошло солнце, и заблестела, заискрилась снежная целина.

— Чего мы стоим? — очнулся Толька. — Может, они от колхоза прямо пошли? Тогда их надо у посадки перехватить. Давай, ветеран, потопали, рассыпались. Ты бери вон на ту скирду, а я левее возьму, через озера…

Они разошлись.

Вскоре за холмом, скрывшим Володьку, сухо щелкнули два выстрела. Толька плюхнулся в снег, приподнялся, озираясь. Но нигде ничего видно не было. Ангел, вертевшийся впереди, настороженно нюхал воздух, затем, не уловив чего-либо стоящего, подбежал к хозяину, заюлил, заглядывая в лицо. «Промазал, ветеран!.. — подумал Толька. — Может, по следу пошел, если задел?..»

— Кончай подхалимаж! — прикрикнул он на Ангела, вставая и отряхиваясь. — Танцуешь тут… Ты работай давай, не сачкуй. Лежку мне найди, лежку, понял?

Синее морозное утро, красный диск солнца, на который можно смотреть долго, не жмурясь… В теле странная невесомость, и дышится легко, чего же еще надо? И думается так легко и ясно, и все заботы остались там, на краю заснеженного клина, и жизнь кажется бесконечной и всеобъемлющей, как вот это чистое белое поле, на котором лишь изредка виднеется будыльник на меже… Давно уже Толька не ощущал такой бодрости тела и духа, как в этот первый день нового года.

Спустившись в пологую балку, он двинулся напрямик через кочкарник, угадывавшийся по пышным снежным шапкам, и вдруг заметил, как на том конце его взметнулось что-то огненно-рыжее. Он вскинул «спринцовку», но стрелять не стал: далековато! Четыре патрона, которыми наделил его Володька, надо было расходовать, стреляя наверняка.

Досадуя, он проводил взглядом уходившую лису. Ба, да ведь она прихрамывает на заднюю ногу, битая, значит! Барахтавшийся меж кочек Ангел ничего не замечал.

— Ну куда ты, турка каплоухий! Вон рыжая! Вон она пошла!..

Пес беспокойно, без толку вертелся, уловив в голосе хозяина тревогу, потом поднялся на задние лапы («Ну, молодец, скумекал!» — подивился Толька), разглядел и, плавая по брюхо в снегу, поскуливая от досады, стал выбираться на твердое.

— Давай, родненький, давай поднажми! — заорал ему вдогонку Толька. — Она хромая, далеко не уйдет. Не пускай ее, стерву, жми!

Когда он, чертыхаясь, проваливаясь между кочек до пояса, одолел кочкарник, — ни лисы, ни Ангела не было видно. Он направился по следам, проклиная Володьку, который не иначе как гонялся за подранком. «Догонишь ты его, — вспомнил похвальбу. — Даже хоть язык на плечо поклади…»

Вскоре поодаль в стороне на изволоке он увидел два пятна на снегу. Уже порядком запыхавшийся от быстрой ходьбы, вспотевший, он остановился перевести дух и, еще не разобравшись, повернул на эти два пятна, движимый смутной догадкой. Одно из них шевельнулось, и Толька различил длинный хвост. Это была лиса. Что за ерунда: они с Ангелом сидят друг против друга? Договариваются о чем, что ли?

— Держи ее! — закричал Толька, почувствовав, что сейчас должно что-то произойти, и, подхваченный неясной пока надеждой, поднаддал что мочи. Он бежал по пахоте, оскальзываясь на затвердевших под снегом глыбах, размахивал руками и ружьем, надсаживался в крике.

Лисица стала уходить, то и дело огрызаясь, злобно щелкая челюстями, отбивалась от наседавшего Ангела, осмелевшего при виде приближавшегося хозяина.

— Не пускай ее, не пускай! Я сейчас!.. — орал Толька, выбиваясь из сил.

Лиса и собака перевалили за холм, и, когда Толька, вкрай обессилевший, с тряпичными от усталости ногами, достиг вершины, он увидел их внизу, в долинке, близко. Распластав в беге, точно крылья, полы отцовской фуфайки, он саженными прыжками стал настигать их. Вот уже можно стрелять, но мешал взъерошенный, ощетинившийся пес, вившийся, приплясывавший вокруг затравленно огрызавшейся лисы.

— Ангел, сюда, ко мне! — звал Толька собаку, но куда там!

Почувствовав рядом присутствие хозяина, Ангел уже открыто налетел на врага и тут же завизжал от боли: лиса мертвой хваткой впилась ему в челюсти. Они покатились клубком, мелькали лапы, хвосты, летела шерсть, и жалобный беспомощный скулеж пса рвал Тольке сердце. Наконец Ангел откатился в сторону, и Толька, не раздумывая, боком упал на лису, намереваясь придавить ее тяжестью своего тела. Но та выскользнула у него из-под мышки, молниеносно обернулась, хищно лязгнула, как капканом, ощеренной пастью, и Толька едва успел отдернуть руку, которой хотел сгоряча удержать лису за хвост («Хохмач! — смеялись потом охотники. — Счастье твое, что не достал, а то остался бы без руки!»). Лежа, опередив на миг Ангела, готового броситься в схватку, он выстрелил не целясь, почти в упор.

Лиса мгновенно обмякла, будто из нее выпустили воздух, осела, ткнувшись оскаленной мордой в снег. Ангел налетел на нее, впился в уже неподвижную, яростно потряс, злобно рыча, и свалился рядом, вывалив розовый язык и тяжело дыша. С прокушенной брылы стекала кровь, он слизывал ее, сторожко следя, не шевельнется ли добыча. Потом поднялся, вновь вцепился зубами в рыжую шерсть, зарычал, замотал головой и прилег рядом, роняя в снег кровавую слюну.

После полудня у скирды соломы охотники сошлись и стали располагаться на обед.

— Вы чего же не стреляли, дядьку? Ну, как только из балки вышли, он же на вас прямо попер!

— Сейчас, думаю, поднимется, врежет… А он — ба-ах! — когда заяц уже за километр!

— Да-а, такого упустили!.. Как бульдозер!

— А Хтома красиво своего срезал: ка-ак он кувырком через голову, а?

— Кричу: «Ложись!» А он шмаляет на пятой передаче, и хоть бы хны!

— Сколько ходим, а равнение держать не научились…

— И шо за жизня, спрошу я вас: на работе равняйся, дома равняйся, на охоте тоже! Тьфу! Я и пошел, чтоб хоть тут без равнения!