Владимир Монастырев - Ходи прямо, хлопец

— Ты же помнишь «Ландыши»?

— Так их каждый день передают по радио, — и спросила: — А эта музыка про что?

Борис пожал плечами.

— Эта создает настроение, яркое, приподнятое. Слышишь, все вверх, вверх — восхождение, взлет — на огромную высоту, может быть, в космос.

— И немножко грустно, — сказала Раиса.

Борис согласно кивнул:

— И немножко грустно, это ты верно…

Где-то за обвально гремящей, мажорной мелодией этюда угадывались грустные ноты: о чем-то вспоминается, что-то ушло безвозвратно. Раиса чутко уловила это настроение, и у Бориса впервые, пожалуй, мелькнула мысль, что Раиса не так проста и груба, как на первый взгляд кажется.

— «Осенняя песня», — прочла Раиса название следующей пластинки.

— Чайковский, — добавил Борис.

— Эту я сама тебе расскажу, — Раиса закрыла глаза и слушала с сосредоточенным лицом. И заговорила, не открывая глаза: — Осень, осень… Дожди, с деревьев капает. Море серое, на горизонте тучи. Где-то далеко чистое небо, но оно холодное, как зимой. Берег мокрый, я иду, и на песке остаются мои следы. Я иду одна: ты уже уехал, совсем уехал, и сердце у меня болит от тоски…

Она открыла глаза и, не мигая, смотрела на Бориса. Он не выдержал этого взгляда, отвернулся. Музыка умолкла. Борис встал.

— Я правильно объяснила? — спросила Ганса.

— Музыка вызывает у каждого свои картины, чувства. У тебя вот так…

— А у тебя?..

— Просто было грустно.

Она тоже встала, обняла Бориса, прижалась к нему.

— Оставайся ночевать.

— Еще чего! Где же ты меня положишь?

— А здесь.

— Мать же…

— Она у поварихи устроится. А мы тут.

— Ну что ты! — Бориса покоробила ее бесцеремонность.

— Боишься?

— Неудобно.

Она отстранилась, вздохнула, отошла к окну. Оттуда сказала:

— Поздно уже, темно, вдруг опять кто-нибудь тебя встретит.

— Кто еще меня встретит? Генка уехал.

— Семка еще есть. Это все его работа: я говорила, что он тебе вентеря не простит.

— Вентерь тут ни при чем.

— Как ни при чем? А из-за чего же они на тебя кидаются?

Рано или поздно об этом надо было говорить. Стараясь быть твердым и благородным, Борис произнес:

— Я люблю Аннушку.

Раиса посмотрела на него через плечо, потом повернулась всем телом.

— Как это — любишь?

— Сердцу не прикажешь, — потерянно сказал Борис. И даже поморщился: слова звучали фальшиво и жалко.

— Значит, ты и со мной и с ней…

— Да нет, — он даже обрадовался, что может, не кривя душой, опровергнуть подозрения Раисы. — Совсем не то, что ты думаешь. Она даже не знает, что я ее люблю.

— А муж ее знает?

— Наверное. Семка ему сказал… Конечно, Семка, больше некому. Он видел нас вместе.

— Ничего не было, а Семка видел?

— Ну, как тебе объяснить? Ничего он не видел. Мы просто сидели рядом. — Борис очень хотел, чтобы Раиса поняла его, но чувствовал, что наталкивается на стену недоверия и нежелания понимать.

Раиса отвернулась и, глядя в темное окно, сказала:

— Уходи!

Борис медлил.

— Уходи! — повторила она. — Ты жестокий! Как это можно быть таким жестоким, как можно?! — В голосе ее закипали слезы.

Борис схватил со спинки стула свою куртку и выбежал из комнаты. В темноту ночи он вышел, как слепой. Постоял у крыльца, пока глаза привыкли, и пошел к морю. Оно лежало темное и безмолвное, не было ему ни конца, ни края. Борис сел у воды и долго сидел, опершись руками о песок. Кажется, первый раз в жизни всем своим существом ощутил он, как тяжело говорить правду.

В общежитии уже все спали. Борис прокрался на свое место, разделся, бесшумно лег. На рассвете встал вместе со всеми и занял свое место на байде.

Пока выбирали рыбу из ставников, глядеть по сторонам и разговаривать было некогда. Несколько раз лодки сходились, стукались носами, терлись бортами, и Борис совсем рядом видел Аннушку. Она сидела на носу второй байды в своей стеганой куртке, повязанная платком так, что видны были только нос и глаза. Борис кивнул ей, улыбнулся. Но она то ли не заметила, то ли сделала вид, что не видит его.

Когда гребли к берегу, Семка, усмехаясь, сказал Борису:

— Счастлив твой бог, что Генка тебя вчера не встретил, был бы ты бедный.

— А что я ему сделал? — спокойно спросил Борис.

— Ха, он еще спрашивает? — возмутился Семка.

— Ты ему наплел?

— У него свои глаза есть.

— Он тут вчера лаялся, — вмешался сидевший напротив Шевчук, — грозился тебе голову оторвать.

«Неужели опять бил Аннушку? — подумал Борис. — Может, она и платком так повязалась, чтобы новых синяков не показывать?» Он не удержался и спросил у Шевчука:

— И с женой скандалил?

— Скандалил, только не дюже: она его из своей комнаты препроводила и заперлась. Так он на тебя все лаялся. Шось ты ему казал такое, что он прилетел як скаженный.

— Ничего я ему не говорил, — уклонился Борис.

— Ни, шось казал, — усмехнулся Шевчук.

«Молодец Аннушка, — радовался Борис, — так и надо с этим идиотом Генкой, так и надо…»

На берегу уже ждала машина с рыбоприемного. Рассортировали улов, погрузили. Потом неспешно умылись, и как раз приспело время завтракать.

Аннушка вышла к столу гладко причесанная, но с припухшими от слез веками. Синяков на лице у нее Борис не обнаружил, а припухшие веки делали ее еще милей.

— Здравствуйте, Аннушка, — сказал он, подходя поближе.

Вместо ответа она в упор спросила:

— Вы чего там Жене наговорили?

— Да ничего особенного, — растерялся Борис.

— Кто вас просил?

— Вы же просили сказать, что не приедете.

— На воскресенье не приеду. А вы что сказали?

Рыбаки слушали этот разговор. Кто уже сел на свое место за столом, кто остановился на полпути.

— Я думал, как лучше, пытался оправдаться Борис, — ну, чтобы он понял, что вы и без него…

Аннушка смотрела на него злющими глазами. И все лицо ее сделалось злым, некрасивым, такого Борис не видел. Она не только не стеснялась, что их слушают, но даже обратилась к тем, кто здесь был, оглядывая всех поочередно:

— Он хотел, как лучше! Сказал Жене, что я к нему совсем не приеду. Женя примчался сам не свой, неизвестно что вообразил, — она остановила злые, полные слез глаза на Борисе. — Ну зачем вы лезете в нашу жизнь? Поругаемся мы, помиримся — какое кому дело! А вот теперь он возьмет и бросит меня! По вашей милости…

По щекам у Аннушки текли слезы. Борис не мог смотреть на них равнодушно.

— Ну и пусть он катится на все четыре стороны! — крикнул он. — Пусть! Вы и без него проживете. Еще лучше!

— Эта балачка твоя глупая, — сказал бригадир. — У них дите. Кому она с дитем-то нужна?

— Ну и что ж, что дите? — запальчиво возразил Борис. — Да если она захочет, я на ней женюсь. Пожалуйста!

Кто-то громко хмыкнул, кто-то сказал: «Ого!»