Владимир Монастырев - Ходи прямо, хлопец

— Спасибо, — сказал Иван Филиппович, — с тобой — охотно. Только отложим до обеда. Вместе пообедаем, если не возражаешь.

— Пожалуйста, — согласился Дугин.

— А сейчас иди прогуляйся, как собирался. В три встретимся.

До трех было еще много времени, и Андрей вышел на улицу, не зная, куда пойдет. Он любил Ленинград и, когда бывал здесь, часами бродил по улицам. На каждом шагу встречались знакомые с детства имена. Дом, где жил Лермонтов. Поэт смотрел через эти окна, входил в это парадное. Как-то не укладывалось в сознании, что Андрей Дугин идет по той же улице, по которой ходил Лермонтов, сворачивает на какую-нибудь Подьяческую, как сворачивал сто лет назад Достоевский. Те же камни, те же подворотни, те же мостики через каналы. Вот здесь Лиза ждала Германа, а в том доме умирал Пушкин. И можно войти в комнату, где он лежал после дуэли…

Над крышами домов летели грязные облака. По календарю уже наступило лето, а было холодно, и зелень в скверах еще не набрала силы. Изредка сквозь облака проглядывало небо, пронзительно-синее, такое летнее, что Дугину вдруг захотелось поехать куда-нибудь за город. На острова? Нет, только не на острова.

Он забрался в попавшийся на глаза автобус и решил: «Сойду у первого же вокзала». Автобус привез его на Витебский, и Андрей сел в электричку.

От вокзала Дугин пошел по березовой аллейке к видневшемуся вдали домику с остроконечной крышей, потом свернул на тропку и зашагал к живописным развалинам, а за ними начинался с синими елями, как в сказке, лес.

Тут было совсем лето; и облака плыли выше, и голубых промоин в них было больше, и зеленело все кругом сочно и ярко. Андрей подобрал на тропке веточку с клейкими листиками, такими свежими и молодыми, что он не удержался и пожевал один.

С одной просеки пахнуло крепко настоянным сенным духом. Андрей остановился и глубоко вдохнул этот удивительный запах. «Хорошо, что я сюда приехал!» — вдруг подумал он. Ему тут нравилось, было легко и беззаботно. В поезде Андрей еще вспоминал какие-то детали вчерашнего боя, а сейчас забыл обо всем — и о том, что было вчера, и о завтрашних заботах. Он шел себе и шел, аллеи выводили его на зеленые лужайки, от них разбегались тропки, которые вели к безмолвным прудам с зеленой ряской у берегов.

У одного прудочка с темной водой сидела девушка в белой детской панамке. Перед ней прямо на земле стоял раскрытый этюдник. И она сидела на земле, сложив калачиком ноги в серых брючках.

— Здравствуйте, Белая шапочка, — сказал Дугин.

Он подошел так, что девушка должна бы его увидеть, но она не видела и, только услышав голос, подняла голову. Глаза у нее были мокрые, и по щекам текли слезы.

— Вас кто-то обидел? — спросил Андрей.

Девушка ладошками вытерла щеки, вздохнула и ответила:

— Никто меня не обижал.

— Но вы плакали?

— Это я так, от собственной бездарности.

— У вас что-нибудь не получается?

— Ничего у меня не получается.

Девушка была круглолицая, сероглазая, из-под шапочки выбивались каштановые волосы. Ей можно было дать и восемнадцать и двадцать пять.

— Можно взглянуть? — кивнул Андрей на этюдник.

— Взгляните.

Девушка встала, а Дугин присел на корточки возле этюдника. На нем стояла акварелька — кусочек пруда с отраженными в воде березками. Очень живо, с настроением написано. Андрей не был знатоком живописи, но, как и многие, полагал, что имеет право высказываться категорически по поводу того, что видел.

— Вы знаете, хорошо, — сказал Дугин, выпрямляясь. — Напрасно вы себя этак… бичевали.

Рядом с Андреем девушка выглядела маленькой ее макушка в белой шапочке едва доставала ему до плеча.

— Я не про это, — сказала девушка, показывая на акварель, — это так просто. У меня дипломная работа не получается.

— А вы где учитесь?

— В институте Репина.

— Художница?

— Ага, — кивнула девушка.

— Может быть, вам только кажется, что не получается? Вы показывали кому-нибудь?

— Может быть, и кажется, — согласилась девушка. — Только художник должен быть уверенным, сильным, а я все сомневаюсь, сомневаюсь…

— А кто не сомневается? Только самоуверенные дураки ни в чем не сомневаются.

— С вами тоже так бывало? Вы художник?

Сейчас ей можно было дать шестнадцать, до того доверчиво и наивно смотрели ее серые глаза. И пожалуй, были они сейчас не серыми, а синими.

— Я не художник, — ответил Андрей, — но и со мной такое бывало.

Конечно же, ему вспомнилось прежде всего, как он в пятьдесят восьмом проиграл на первенстве зоны Шаповалову. Сильно проиграл. И потом два месяца не являлся в боксерский зал, решив, что он туп, слаб и среди приличных боксеров делать ему нечего. Иванцов разыскал его и почти насильно приволок на занятие. Андрей на всю жизнь, наверное, запомнил горькое, унизительное чувство своей бездарности, которое не так-то просто преодолеть.

— Вы только духом не падайте. Это самое последнее дело — пасть духом, — внушал Андрей. Ему стало жаль эту девушку и хотелось помочь ей. — Со мной один раз тоже вот так было, я решил — никогда больше выступать не буду…

— Вы артист?

— Нет, я спортсмен. Вообще-то я студент, учусь в политехническом, ну и спортом занимаюсь. Так вот, думал: все, перчатки больше никогда не надену…

— Какие перчатки?

— Боксерские.

— Вы боксер?

— Да. А вы бокс не любите?

— Н-не знаю, я никогда не ходила на бокс.

— Сходите, не пожалеете. Кстати, сейчас в Ленинграде интересные соревнования — командное первенство страны. Завтра приходите, я вам пропуск достану.

— Н-не знаю, завтра, наверное, не смогу.

Дугину показалось, что ни доверия, ни той расположенности, которые были вначале, сейчас в ней уже нет, девушка замкнулась и отдалилась. «После того, как узнала, что я боксер», — подумал Андрей. И решил, что зря тратит время с этой не то сероглазой, не то синеглазой девчонкой.

— Раз не сможете, значит, не сможете, — сказал он. — Извините, что помешал вам.

— Вы не помешали: я все равно уже не писала.

— Всего хорошего, «Белая шапочка» — Андрей поклонился, собираясь уйти.

— А вы кто, — вдруг спросила девушка, — Добрый дровосек или Серый волк?

Андрей не ожидал такого поворота и не сразу нашелся с ответом. А Белая шапочка смотрела на него прямо и улыбалась.

— Я Серый волк, — сказал наконец Андрей, — пойду съем вашу бабушку, а потом примусь за вас.

— Вы меня пугаете, — глаза у Белой шапочки стали определенно синими, — тут неподалеку в самом деле живет моя бабушка, и я не хочу, чтобы вы ее съели.

— Ничего не могу поделать, — серьезно сказал Андрей, — серые волки обязательно едят бабушек — это их любимое лакомство.

— Как же быть? Я так привязана к своей бабушке, что готова ради нее на любые жертвы, даже пойти завтра на бокс. Вы пощадите мою бабушку, если я завтра пойду на бокс?