Владимир Мирнев - Дом на Северной

— Жарко? — спросил Юра, выключил мотор, и сразу уплыл куда-то шум, исчезли сквозняки, осталась только, казалось, одна Катя.

Катя ни о чем не думала, обида сама по себе прошла, на время ее охватило равнодушие, было все равно, куда едет машина, долго ли будет мчаться по ночной степи. Машина остановилась. Катя соскочила на землю, направляясь в темноту.

— Ты куда?

Ее словно кто подстегивал, звал в степь. Было темно, только вдали виднелись какие-то огоньки. Но это было так далеко. Катя услыхала догонявшего, запыхавшегося Юру и остановилась. Она совсем не устала от быстрой ходьбы. Ее волновало не присутствие Юры, а сама степь, огоньки, таинственно горевшие вдали, — огоньки бередили какие-то смутные ощущения.

— Катенька, ходишь ты, скажу я тебе! — проговорил Юра, останавливаясь рядом. — Смотри, Катенька. А до машины, видишь, сколько? До машины, как до звезды небесной, далеко! А?

Катя не ответила. «Что говорить, — думалось ей, — когда и так все ясно. А слова — это всего лишь слова. Слова и останутся словами». Она поглядела на Юру, — в слабом свете фар чуть виднелось его бледное лицо, но глаза, ставшие, казалось, еще глубже, отливали влажным блеском, затаенно отражая далекие огоньки. Глаза были словно небо, в них так же горели звезды.

— А чего ты так долго не появлялся? — спросила Катя, поворачиваясь к нему и теряясь от неожиданно пристального взгляда Юры. — Опять ездил?

— Ездил. А потом машину ремонтировал… У меня права отбирали на месяц. Святое мое слово!

— За что? — удивилась Катя.

— Да шибко гонял по городу машину, Катенька ты Зеленая, выскочил разочек на площадь Центральную, а тут ГАИ. Хоп меня за это самое, прокол сделало. А ну в этот же день… Давай сядем, чего стоим?.. В этот же день, как нарочно, столб, — ну, это, ну, сдавал назад под погрузку… сшиб телеграфный, хотел удрать, а тут мильтон стоит, рукой машет. Подошел!.. «Ваши права?» — козырнул. Козырять они мастера. «Заглянем в отделение». Права в карман и — жуй резину, гони самогон. Лишили на месяц. Просил. Разве дадут! — горько покачал головой Юра, сел на траву, села рядом и Катя. — Целый месяц слесарил.

— Это что такое? — спросила Катя, глядя на далекие огоньки и думая, что далекие огоньки — это как счастье, которое зовет, манит, и видишь его, но только знаешь, что никогда оно не будет твоим.

— Машины дружков ремонтировал на автобазе, — с досадой отвечал Юра, как бы ненароком касаясь Катиных рук. Катя руки не отняла, Юра обнял за плечи.

— Расскажи мне что-нибудь, Юра. Слышишь, кузнечик заблудший поет свою песенку? — Катя отстранила его руки, легла на живот, подперев голову руками.

— О чем?

— О чем-нибудь. Ой, ну разве не о чем говорить? — спросила Катя, сама не зная, о чем, действительно, ей говорить, но ей хотелось услышать от Юры о том, что он думал, когда не видел ее столько, испытывал ли желание увидеть ее.

Катя резко повернулась к нему. Юра будто ожидал именно этого, жадно прильнул к ее губам, и не успела Катя слова сказать, как почувствовала его руки, сильные и цепкие, у себя на груди, хотела крикнуть, но не смогла, чувствуя с какой-то безнадежной радостью: не вырваться из таких рук.

…А после Катя лежала, отвернувшись, и плакала. Молча плакала. А Юра лежал рядом, глядя на звезды, нарочито громко вздыхал, показывая тем самым, как ему тяжело от ее слез.

Спустя час Кате стало легче. Ей хотелось лежать, свернувшись в комочек, глядеть в небо, вдыхать горький воздух и ни о чем не думать. В ветре, в этих запахах, в тревожно мерцающих звездах чудилась какая-то необходимость, которая будет продолжаться бесконечно, — все так же будет дуть ветер, мерцать звезды, плыть потоками полынные запахи, а человек — чувствовать себя песчинкой среди этой бесконечной степи, звезд и ветра. Человек все видел, все знал, хотя и изменить как будто ничего не мог. И в этой способности все знать и чувствовать было нечто настолько поражающее воображение самого же человека, что ему становилось от всеизвестности, от предстоящего тоскливо.

Катя встала и медленно зашагала прочь. Куда и зачем? Ей было все равно, нужно было только идти. Молча шагать по пожухлой траве, уйдя мыслями и чувствами в себя, глядеть под ноги или вовсе не глядеть никуда, заранее зная, что сколько бы ни смотрел, все равно ничего не увидишь, потому что, кроме травы и далеких огоньков, ничего нет в ночной степи. Потрескивала сухая травка под ногами, это Катя скорее ощущала, чем слышала. Юра шел сзади молча, потом ему молчание надоело, и он зашагал торопливее. Почему она идет так долго? Почему молчит? Он то и дело оглядывался на машину, пока не потерял ее из виду, обеспокоенно оглянулся еще, взял Катю за руку.

— Катенька, а где машина? Ты не видишь? Только что видел свет фарный, а сейчас нету. Где? Может, кто сел в кабину? Где? Не видишь?

Опомнившись, Катя остановилась и только теперь заметила: нигде не видно ни единого огонька. Сколько ни смотри, темно, как в погребе. Только рядом что-то колыхалось, сонно дыша горьким полынным запахом, — это степь, это ее дыхание слышала Катя. И больше не видно ни зги. Катя в первое время испугалась, все мысли сразу в ней исчезли. Она всматривалась в темноту, где, по ее предположениям, должна быть машина.

— Ой, где, правда, где машина?! — воскликнула она, беря Юру под руку.

— Черт ее возьми, только что была, а теперь не видать. — Юра растерянно оглядывался вокруг. — Пошли обратно, а то придется ночевать под открытым небом. Дождик может пролить. Вишь, звездочек не много, туч много. Черт, укрыться будет негде. Вот так Анаконда! Так вот в чем погибель моя. Помнишь «Песню о вещем Олеге»? Ведь у нас как у него. Калибр на калибр не приходится.

Они повернулись, как казалось, обратно на сто восемьдесят градусов. Юрина тревога передалась Кате, и она теперь боязливо оглядывалась, сильнее и сильнее сжимая Юрину руку. Юра ругал степь, ночь, тучи, еще кого-то, глядел во все глаза по сторонам, но ничего не было ни слышно, ни видно, только ветер тоненько посвистывал в травинках да однажды, испугав Катю, пролетела над головами огромная птица так низко, что Катя присела.

— Ой, надо же! Что ж это такое? — спросила она, переводя дыхание.

— Сова, — отвечал Юра, останавливаясь, шумно потягивая носом, пытаясь определить по запаху бензина направление к машине. Но пахло только полынью, и она глушила все запахи. — Они, черти эти, совы, имеют привычку пугать людей. Чуть ли не на голову садятся. У них же глаза, черти, у этих мудрых сов, видят вокруг даже ночью. А ты ничего, Зелененькая, не видишь вокруг?

— А ты тоже, — рассмеялась Катя. — Ой, ты, Юрик, тоже ничегошеньки в темнотище такой не видишь. Ведь темно, хоть глаза выколи.

— Хоть глаза выколи, — повторил Юра и рассмеялся, сел на траву. — Давай будем спать. Все одно ничего не найдем, вот тебе святое слово. Ты пошла, а я, дурак, за тобой… Садись.