Владимир Мирнев - Дом на Северной

Катя не узнала Татьяну Петровну, так она изменилась. Старуха в свою очередь тоже не признала Катю, приподнялась на кровати, пытаясь понять, кто же пришел. Она глядела на Катю и все быстрее и быстрее моргала, и глаза, не узнавая, наливались беспричинной тревогой: уж не случилось что?

— Здравствуйте, — сказала Катя, догадавшись, что старуха больна.

— День добрый, милая, — слабо ответила старуха.

— Сидите, сидите, — опередила ее Катя. — Вы меня не узнаете? А я вас тоже не узнала. Богатой будете. Ой, так разбогатеете, денег девать некуда будет!

Старуха слабо улыбнулась, пошарила рукой на стоявшей рядом табуретке и, найдя какие-то таблетки, положила одну в рот.

— Какими судьбами? — спросила, улыбаясь, и сразу зашлась в кашле. — Будь он неладен, кашель этот. Чай, милая, я простудилась. Все одно мне. А вот боюсь — Оленьку застужу, присмотру за ею никакого. Она и так, милая, вся усталая с учебы. Программы-то нынче вон какие, шиш я сама в их разбираюсь.

— А где она? — спросила Катя.

— Иде! У школе, милая, у школе. У их уроки поздние, во второй смене ходют. Такая аккуратная, такая заботливая, прямо как взрослая, Оленька моя милая. — Старушка, как только упоминала внучку, вся преображалась от умиления и нежности. — А у тебя, милая, запамятовала имя…

— Катя.

— А у тебя, милая Катя, есть детишки? — Старушка опять сунула таблетку в рот.

— Ой, нет у мене детей, — вздохнула сокрушенно Катя, сняла плащ и принялась убирать комнату, хотя и убирать, видимо, не надо было, потому что пол чист, окна чистые, печку недавно побелили и все вокруг носило следы чистоплотной хозяйки. — Никого у меня нет, один дядь Ваня, старичок, — говорила Катя. — Вот соберусь замуж, тогда заимею много детей.

— А у меня ведь было двое сына. — Старушка поднесла к глазам платок и всплакнула. — Одного прямо убили опосля всей войны, на посту. А лета его были…

— А Оленька от младшего? — спросила Катя, уж не зная, что и спрашивать, чтобы не бередить больное.

— От его, миленькая Катя, от его, Митеньки моего, — отвечала старушка, и Катя подумала, что в чем-то, видимо, старушка ошибается, так как Оле восемь лет, а война кончилась сколько лет тому назад, и как же Оля может быть дочерью сына, убитого в сорок пятом году? Она подумала об этом, но ничего не сказала, решив, что старушка, возможно, ошибается.

— Зашли б в гости? — Катя села рядом.

В коридоре стукнула дверь, и на пороге появилась девочка в круглой белой вязаной шапочке, новом синем платьице, новом пальтишке, белых чулках.

— Баб! — крикнула девочка громко, но, завидев чужого человека, остановилась, смущенно повернувшись к вешалке, сняла с себя пальто, шапочку и серьезно продолжала: — Купила две буханочки хлеба — белого и черного, и масла, как велела.

— Хорошая ты моя, умница, — ответила ласково старушка и прослезилась. — Ежели не ты, моя спасительница…

— Ба-аб, ну чего ты опять за свое глупое дело взялась? — серьезно сказала девочка. В ее голосе прозвучали наставительные интонации.

— Не буду, внученька, не буду. Я сейчас тебе, миленькая ты моя сладушка, сготовлю поисть. — Старушка приподнялась.

— Не вздумай, баба, сама сготовлю. Поняла? Тебе бы только канителиться. — Девочка сняла ботинки, положила их на табуретку и принялась хлопотать у печки.

— А ты тетю помнишь? — спросила старушка.

— Не-е, — не повернувшись, отвечала девочка, в ее неторопливости было что-то важное. — У меня две пятерки сегодня.

— Умница ты моя, — прослезилась вновь старушка, но все же поднялась, пересела на табуретку, посидела, как бы примериваясь к своим силам, и включила электроплитку в сеть.

Катя собралась уходить, с нежностью, уже одеваясь, наблюдала за девочкой, и у нее набежали слезы на глаза.

— А вы к нам обязательно заходите, — пригласила она, уже стоя в дверях, оглядываясь на девочку, серьезно и сосредоточенно чистившую картошку, и ей так хотелось смотреть и смотреть на нее, и жалость, и нежность, горькое чувство вины залили Катю, и она торопливо вышла, чтобы не расплакаться. Как хорошо иметь ребеночка, особенно если это девочка!..

Катя брела медленно, и ей казалось, будто сейчас она коснулась удивительного счастья. Старуха больна, но счастлива только потому, что рядом вертелся комочек молодой жизни — девочка. Это и есть, видимо, счастье. Одному этому счастью можно отдать себя всю.

Уж был вечер, и по темному небу с севера неслись облака, обещая дожди, торопливо шумели, роняя лист, ветлы, тополя; где-то высоко в небе сторонкой пронеслись реактивные самолеты, разорвав на время обманчивую тишину осеннего вечера. И на городок опускались ранние сумерки, серые сумерки осени.

Катя, думая о старухе и девочке, недалеко от дома завернула к универмагу. Денег у нее с собой не было, но хотелось поглядеть, что же можно купить будет с получки. Давно мечтала купить радиолу. В дверях она столкнулась с мужчиной, отскочила в сторону и быстро вошла в универмаг. Универмаг был гордостью районного начальства, выбор товаров тут не очень велик, но зато ситца, всевозможной материи очень много, выбор большой; стояло множество радиоприемников, радиол, украшений, лежали на витрине точно такие же, какие подарил ей Юра, янтарные бусы, стоившие целых двести рублей. Катя бусы не носила, хотя обида на него давно прошла.

Она поднялась на второй этаж, где находились хозяйственные товары, обувь, походила и спустилась вниз, направляясь домой.

В дверях опять столкнулась с мужчиной.

— Катя? Ты?

Она сразу узнала его, хотя было темно, жиденько горевшая у входа лампочка совсем не давала света. Сначала ей хотелось бежать, бежать и не откликаться, так сразу вдруг стало обидно и мучительно за все — за мучения, за то, что он долго не приходил, но ноги плохо слушались, а в голове, словно кто ударил обухом, зазвенело, у нее сразу так стало сухо во рту, что она слова не могла вымолвить.

— Катя! — Юра узнал ее, подошел, оживленно что-то говоря, радостно суетясь, от него пахло машинным маслом — это сразу ощутила Катя, не переносившая запахов машинных масел. Она сделала шаг в сторону, чтобы избавиться от запаха, но Юра взял ее за руки своими горячими руками. — Я тебя ждал, Катенька ты Зеленая. Пошли, я на машине. Да что с тобой, красавица ты моя? Столько не виделись, а ты как будто и не хочешь меня… и не рада мене?

Он все пытался заглянуть Кате в Лицо, но она, нагнув голову, не отвечала, стесненная обидой, комом застрявшей в горле, в любую минуту готовая разреветься. Юре стоило больших трудов уговорить ее сесть в машину. А когда он включил в кабине свет, Катя не смогла сдержаться и заплакала, попыталась открыть дверь и уйти. Он включил скорость, машина тронулась, направляясь по дороге мимо нового общежития в степь, где видно было, как мотаются столбы света от других автомобилей, прыгающих на ухабинах. Машина неслась быстро, из-под колес вылетали ожившие от света и грохота, еще не успевшие улететь перепелки, куропатки, летели некоторое время в свете фар, радуясь и пугаясь, и ныряли в темноту. Они ехали так час, в кабине стало жарко, и Катя опустила стекло.