Владимир Мирнев - Дом на Северной

Мирошина даже пот прошиб. Вернулся в спальню, решив, что ему нужно трезво обо всем подумать, ведь он, слава богу, прожил достаточно, чтобы рассудить спокойно и здраво. Он же не глуп. Это скажет любой. «Один может сделать за день столько, сколько все остальные в отделе» — это слова главного редактора. Правда, тогда главный предлагал его в местком и очень-очень захвалил. Но неважно. Пусть будут издержки, но все-таки… Так вот, дорогой мой Мирошин, вы были счастливы со своей женой? Или нет? Вспомните, дорогой мой, когда родился Максимка, вы от радости чуть под машину не попали. Нализались так — впервые в жизни, — что лыко не вязали. Это вы помните? Помните? Не лгите, помните! Вы жену на руках носили, и все удивлялись, какой вы, дорогой мой, хороший муж. А квартира? Вы танцевали от радости, когда получили. Да-да, именно танцевали. Год! А радость жены, а ваша радость? Было это? Было. А радость совместной жизни? Было это? Такое не выбросишь.

«Да, — ответил Мирошин себе. — Да-да-да! Никуда от этого не денешься. Вот это у меня и у нее будет висеть комом на шее всю жизнь. Я себя обманывал».

В доме напротив по-прежнему мелькала за занавеской тень человека, быстро ходящего по комнате. От ярко светившегося окна, от мелькающей тени становилось не по себе, Сергей не мог уснуть. Открыл балкон, постоял, глубоко вдыхая свежий ночной воздух, неотрывно глядя на окно в доме напротив.

Утром приехала теща. Он, так и не уснувший до утра, очень удивился. Теща снимала плащ, а он стоял в прихожей, гадая, зачем она приехала. Теща, сосредоточенно что-то обдумывая, молчала.

— Зачем приехали в такую рань? — спросил он, зевая, и сейчас только почувствовал, что ему захотелось спать.

— Зачем я приехала рано? — переспросила она, сохранившая еще с детства способность изобретательно отвечать вопросом на вопрос, чем не однажды ставила любопытных в тупик. Это было отличительной чертой ее характера.

— А Максимка один остался?

— А почему Максимка один остался? За ним разве соседка не сможет доглядеть?

Мирошин решил не спрашивать, все больше и больше удивляясь тому, что теща пожарила картошки, сварила кофе, а пока он ел, прибрала в квартире, постирала сорочки, майки. Ни разу о нем вот так не беспокоилась, и он очень удивился этой перемене. И в каждом ее жесте, в каждом движении чувствовал, что она наблюдает за ним, не сразу догадавшись, что тем самым мать Светланы пытается искупить вину перед дочерью, которую так неуклюже выдала мужу.

Через два дня приехала жена. По его подсчетам, Светлана должна была приехать через пять дней, и он ждал ее и не ждал, не зная, как отнестись к тому, что она не взяла на юг, как обещала, сына, и в то же время тревожили его еще другие мысли. В прошлом году приблизительно в это же самое время ему позвонили. Какой-то незнакомый женский голос спросил: «Вашей жены нет дома?» — «Да, а что?» «А то, что вы кретин!» — ошарашил его голос. «Простите, — сказал он, — вы не туда попали». И положил трубку. Телефон снова зазвонил: «Мне наплевать на вас и вашу жену, но у моего мужа есть ребенок…» «Почему вас интересует моя жена! — выкрикнул он в трубку. — Моя жена интересует меня, и я прошу вас со своими проницательными намеками ко мне не звонить…»

И вот вечером, когда Мирошин, собираясь прочитать последний свой очерк, вышел на балкон вдохнуть свежего воздуха, в прихожей раздался звонок. Он даже не обратил на это внимания, продолжая глядеть на липы и тополя, которые трепал сильный завихривающий ветер, на низкие облака, текущие нескончаемо над городом, и во всем: и в этой полутемноте, в домах и быстро текущих облаках — была какая-то необходимость, был необъяснимый свой ритм, своя музыка, сообщавшая всему вокруг то неповторимое, без которого немыслим сегодняшний день. Сергей снова услышал звонок.

В дверях с чемоданчиком в одной руке и с огромной соломенной шляпой — в другой стояла загорелая жена. Первое, что заметил, было спокойное, сытое, загорелое довольство хорошо отдохнувшего человека. Темно-синее короткое платье с длинной «молнией» на спине выгорело на юге до белесо-голубого, село и еще сильнее подчеркивало ее фигуру. Загоревшие ноги и шея отдавали легкой синевой, волосы, связанные в два пучка, делавшие ее похожей на подростка, сильно выгорели.

— Приветик, — улыбнулась она.

— Заходи, — он включил свет и забрал у нее чемодан. — Отдохнула? Рано что-то, мадам, прибыли?

— Не рано, — ответила она усталым голосом и сбросила с ног туфли.

— Ну, как вояж на южные окраины нашей страны? Увенчался полным успехом? — спросил Мирошин, все еще разглядывая ее и стараясь найти в ней ответ на мучившее его.

— Неплохо, — ответила жена, спокойно и пристально поглядела на него. — Все время тепло. Дождей не было… Народу сейчас, сам знаешь, не июль месяц. А как ты тут без меня? Я, знаешь, в спортлото выиграла! Мне скоро повезет. Если на юге начала срывать…

— Ты нашла свое счастье на юге, — сказал он ровно, но наигранно весело и засмеялся.

— На что ты намекаешь? — Жена удивленно посмотрела на него. — Что это ты вздумал смеяться? Смеется…

— Перестань говорить глупости…

— Это ты говоришь глупости, а не я.

— Ладно… — сказал Мирошин. Он вдруг понял, что весь день сегодня чувствовал себя неважно. Редактор, как показалось ему, говорил с ним сегодня немного свысока, чего никогда не случалось, письмо, которое написал Зине, куда-то сунул и весь день не мог вспомнить — то ли отослал его, то ли потерял, а очерк, маленькую, в сущности, заметочку, которую раньше мог написать за полчаса, даже не начал. Он подошел к окну. Один за другим загорались в доме напротив окна; в их ярком свете было что-то веселое, и в шуме сухой осенней листвы тоже слышалось веселое оживление, будто деревья радовались и вечеру, и ветру, и тому, что Мирошин со своими мыслями и чувствами в этот день совсем не считал себя счастливым. Он зажег везде свет, и в квартире стало нестерпимо ярко.

— Ладно, — сказал снова и ушел в спальню читать очерк. — Отдохнула, и ладно.

— Ты досказывай, — заговорила угрожающе жена, считавшая всегда, что лучшая форма защиты — это нападение, снимая платье и обнажая свое полное, загорелое тело; только под бретельками лифчика виднелись узкие белые полоски.

— Мне не о чем договаривать.

— Скажи на милость. Знаешь, мне это кошмарно надоело.

— Что именно?

— Твои выкрутасы — вот что. Не успела жена приехать, с дороги отдохнуть, столько не виделись, а у него, между прочим, одни упреки.

— Я тебя, Свет, ни в чем не упрекаю. Делай что хочешь и как хочешь. В конце концов, если хочешь, считай, что твоя жизнь — твое личное дело. Поняла?

— Чего ты хочешь?

— Я ничего не хочу.

— Боже ты мой, я не пойму, чего ты хочешь? Что ты говоришь?