Владимир Мирнев - На маленькой планете

— Не о том говорите, молодой инженер, — сказал директор школы. — Очень даже не о том. Такие явления во многом мешают нам. Не о том говорите. Чувства нужно воспитывать, приструнивать. Все поддается воспитанию. Хама можно сделать интеллигентом. Перед вами мост. Он разбомблен. Это вводная… Что будете делать?

— Скажите, как читал Владимир Мономах? — спросил Захаркин и погладил свою бороду. Директор не понимал, почему спросили об этом его и с удивлением поглядел, перестав есть, на инженера, потом уставился на Аверинова, и его толстые губы медленно стали расплываться в улыбке.

— По буквам читал, по словам…

— А разогревали суп ему как? Как? На дровах. А ездили как? На лошадях. А сейчас летают, между прочим, на луну. На газе греют суп. Но читают как? По буквам. Как тысячу лет назад. Ничто в этом смысле не изменилось. Вот вам и динамическое чтение. Здесь тоже должно что-то измениться. Прогресс должен быть гармоничным, потому что, если человек летит на луну, тратит огромные деньги, а рядом умирают с голода, то полет — уродство. Так же как если бы у человека вдруг выросла рука до гигантских размеров, а он сам остался по-прежнему маленьким. Это тоже уродство, хотя рука и большая и сильная, и может сделать больше двадцати обыкновенных рук. Люди, чувства должны развиваться. У человека должны развиваться только чистые, красивые, изящные чувства, потому что они человеческие. В этом суть стремления к идеалу. Тогда и поступать, и думать будут красиво и значительно, короче, интеллигентно. Возьмем корову…

— Нашли что, — засмеялась Ольга. — Корова и идеал? Что здесь общего?

— Не беспокойтесь, Ольга Константиновна, есть и корова идеальная, — отвечал Захаркин ей, но обращаясь к Аверинову. — Как вы думаете, Петр Алексеевич?

— Вот скажи нам, Петр Алексеевич, — поддакнула жена и встала, и все почему-то взглянули на нее. Ей, видимо, было приятно стоять и видеть, что на нее глядят, и все-таки она почему-то засмущалась и быстро выскользнула из гостиной, но вскоре вернулась, смеясь и ведя под руку вышедшую незаметно перед этим Глафиру Федоровну. — Вот и тетя Глаша нам скажет, — засмеялась она. — С точки зрения науки. С точки зрения мух тетя Глаша идеальный человек: она всегда дает им вволю варенья. Во всем, товарищи, должен быть научный подход. Даже в личной жизни. Тетя Глаша, расскажи нам о научном подходе?

— А ну вас, — отмахнулась старушка, садясь за стол и стараясь скрыть напавшую на нее зевоту. — Без науки доколе жили, не жаловались. Глаза грамотой не портили, а счас всё в глазах стекла, все в очках. А уж дым ни сроду не глотали, как нонче. С чего говорить?

Все смотрели теперь на старушку. У директора раскраснелись глаза, густым красным румянцем пошла лысина. Он, откинувшись на спинку стула, глядел на старушку и улыбался; ему было приятно сидеть на удобном стуле, медленно пить водку и смотреть на происходящее. Иногда он взглядывал на начальника станции, смолкнувшего Захаркина и, кажется, был доволен, что те тоже слушают, смотрят на старушку и с интересом ждут, что она скажет дальше.

Все немного разомлели от вина и сытой пищи, только Ольга Константиновна заметно оживилась и обращалась то к одному, то к другому.

— Вы как думаете? Ваше резюме? Ваш научный козырь? Сейчас скажет Петр Алексеевич!

Когда она обращалась к Захаркину, тот смущался и всегда отвечал невпопад.

— Ох, не напасешься на вас нравственных сил, — говорила она и смеялась. — Нет никакой возможности вести научные разговоры без всякой субординации. А что, не так ли, Петр Алексеевич?

«Почему она обращается ко мне?» — думал Аверинов, и ему было неловко, когда она обращалась к нему, казалось, что гости, догадаются о его неладах с женой. Он торопливо отводил в сторону взгляд и делал вид, что вопрос его не касается, бурчал недовольно в ответ, понимая, что говорит не то, слышал только сам свой голос и удивлялся этому и чувствовал, что краснеет, словно его уличили в некрасивом поступке. Все это смущало его. Он смущался не столько вопросов жены, сколько того, что она обращалась к нему, считая почему-то, что ее вопросы выдадут их семейную тайну гостям и гости узнают об их размолвке. «Зачем она так говорит? Откуда у нее эта страсть употреблять заумные слова».

Раньше, сколько помнил он, этого за нею не замечалось, а вот когда стала работать заведующей детсадом, у нее в разговоре стали проскальзывать слова, смысл которых, как он догадывался, Ольга знала приблизительно. Своей матери в Москву она писала: «По улицам у нас ходят коровы». «Коровы» писала через «а».

Простая неграмотность возмущала Аверинова; правда, он ни разу не высказал свое возмущение жене. Почему? Она, как-никак, самый близкий человек. Нет, он не говорил ей об этом, как не высказал вслух неодобрение о том, что увидел в детском садике, когда она распекала старых нянек. Ни о чем подобном ни разу не говорил жене, будто ничего и не случалось.

В их отношениях всегда была недоговоренность. Неискренность появилась еще когда они встречались в Москве и приходилось прятаться от Маши, чтобы не сделать ей больно.

Сам он старался не говорить обо всех мелких неурядицах на работе, о сплетнях, а вскоре стал замечать, что и она о многом умалчивает. Они оказались в каком-то кругу лжи, переступить который из-за боязни испортить отношения ни он ни она не решались. Такая очевидная, принятая в их семье ложь, как думал впоследствии Аверинов, вполне устраивала ее, и все-таки, несмотря на это, он не желал не только лишних, ненужных разговоров, но даже не хотел при случае напомнить о «карове», стремясь одновременно при этом, при очевидной ложности в их отношениях к одному — к искренности. Ведь если сказать ей обо всем, она, чего доброго, станет избегать его, маскировать свои поступки, и исчезнет даже видимость искренности.

— Давайте выпьем, как говорится, за ваш отъезд, — предложил директор школы. — Ольга Константиновна, мы пьем за вашего мужа!

— Не возражаю, — ответила она. — Тетя Глаша, ты спишь? Как нехорошо, как нехорошо с твоей стороны. Кто же принесет заливное из судака? Кто? Ну не найти человека.

— Можно — я, — сказал Захаркин и встал, но тут проснулась старушка и заторопилась на кухню.

Все выпили. Никто не заметил, что на улице прошла гроза, что объявилась полная светлая луна, только старушка, вернувшаяся с заливным, несколько раз повторила:

— Гроз уж нету. Пронесло. Слава те господи.

Немного позже пили чай с вареньем и домашним печеньем, испеченным старушкой. Захаркин, похваливая печенье, обращался почему-то к Аверинову, и никто не мог понять, хвалил он от души или просто из вежливости. Печенье было действительно вкусное. Даже директор школы перестал пить водку, уплетал печенье за обе щеки и только довольно хмыкал. Старушка принесла сладкие пироги со щавелем, которые пекла только она одна в поселке, чем очень гордилась. Захаркин похвалил пирог. Директор записал рецепт выпечки пирогов для своей жены и встал. Поднялся из-за стола и Захаркин.