Владимир Мирнев - На маленькой планете

Пряхин постоял, припоминая сон, запахнул полушубок и вышел из дома. Буран стих. Низко висело облаками серое небо, и там, вверху, видать, происходило какое-то движение, там еще бушевал, медленно угасая, буран, и оттуда падали изредка снежинки, но здесь на земле было тихо и только временами налегал срывами ветер. А так вольно лежал сметанный в сугробы снег, будто отдыхал от ночных трудов, и вокруг огромного поля, и над лесами, и оврагом повисла белесая мгла дымки, и далеко над всею землею висела она, будто пристыдившись своего ночного разбоя.

Пряхин минул Лисий овраг, быстро дошел до речки, передохнул и уже на другом берегу Оки стал беспокойно оглядываться, присматриваясь ко всем сугробикам.

Недалеко от села стояли колхозные стога сена. У Пряхина сердце сильно зашлось, когда подошел к стогам. Ему подумалось, что именно возле стогов чаще всего люди и замерзают. Так и было. Люди стремились к стогам, надеясь найти защиту от бурана, но лишь немногим удавалось спастись. Оглядываясь, всматриваясь в суметы снега, обошел один стог, второй. У торца самого близкого к селу стога из-под наметенного сугроба торчало что-то черное…

— Валенок! — воскликнул Пряхин и остановился, не сводя глаз с черного, чувствуя, как на глаза навертываются слезы, и медленно осел на снег. — Вот идиот! Ни дна б мне, ни покрышки! Как я его отпустил одного! — Он глядел на сугроб, но от слез не видел его, понимая, что никогда не сможет простить себе этой ошибки. Он заставил себя встать и подойти к черному. Из-под снега торчала головешка. Пряхин обрадованно схватил эту головешку, отбросил подальше и направился в село, все так же пристально присматриваясь к наметам.

«Сейчас приду, — думал он, заходя в село и торопясь к председателю колхоза. — Позвоню от него в район. Пусть врач приедет. Соберем людей — и сразу искать Саворина. И как же я людям буду в глаза смотреть? Эх, старая дубина, такое несчастье сотворить, сразу двух…»

Сейчас, когда Пряхин знал твердо, что предпринять, о чем бы ни думал, как бы себя ни ругал, теперь старался все делать не торопясь, основательно, как и всегда, идти к одной цели — позвонить в район, подключить к поискам правление колхоза, сельсовет, школу, возглавить все это самому.

Председателя дома не оказалось, и ему пришлось направиться в правление колхоза. Пряхин шел неторопливой, обычной своей сдержанной походкой. Он теперь к цели двигался целеустремленно, неумолимо, водил глазами по сторонам, видел торопящихся односельчан, бегущих от колонок с ведрами воды, — это они поили скотину, слышал хрюканье голодных свиней, мычанье проголодавшихся за ночь коров, — и все старался что-то услышать, увидеть нечто такое, что успокоило бы его. Но все было обычно, буднично. Пахло дымом, где-то варили завтрак, видимо, и его ждала мать, волнуясь и удивляясь, почему нет Андрея, и уж трижды позвонила в сельсовет. Но она подождет, он все же придет…

Проходя мимо дома Савориных, огромного, сложенного из толстых, хорошо обшитых досками дубов, Пряхин свернул во двор. «Будь что будет, — подумал он горько. — Пусть меня казнят, пусть вешают, но я им сейчас всю правду скажу. Надо торопиться, может быть, он еще где-нибудь в лесу и жизнь в нем теплится».

Буран сделал свое дело, и весь двор, поленница, сарай были завалены снегом. Но уже кто-то проложил тропинку от двери к калитке, и Пряхин, предчувствуя неприятное, потянул на себя дверь. На веранде обмел обтрепавшимся березовым веником валенки и направился в прихожую. Здесь тоже никого не было, и Пряхину ничего не оставалось, как пройти дальше.

— Есть кто? — спросил Пряхин в следующей комнате, чувствуя, как от волнения у него сел голос. Никто не ответил. В соседней комнате стоял стол, за которым, наверное, завтракали, и, не убрав за собой, ушли, здесь же находился старый самодельный диван, узкая железная кроватка и несколько табуреток, таких же, как в том домишке, где лежал покойный Денисов.

Пряхин заглянул в следующую комнату, потом еще в одну, стремясь убедиться, что в доме никого нет.

«Они думают, он с Любкой в том домишке», — горько решил Пряхин, заходя в последнюю, самую большую комнату. Здесь стоял комод, телевизор на тумбе, круглый стол, венские стулья, чернела голландка. Когда Пряхин отворил дверь, ему показалось: кто-то метнулся за голландку. Он сплюнул с досады: чего ему в эту ночь только не привиделось, то кто-то его трогал, то не сводил с него взгляда.

«Вот черт, что за наваждение», — подумал Пряхин, но за голландку заглянул. Там… в одном исподнем белье стоял заспанный Николай Саворин.

— Ты? — удивленно, не веря все еще своим глазам, спросил Пряхин, всматриваясь в Саворина и чувствуя, как у него от напряжения пошли круги перед глазами, всматриваясь и убеждаясь, что Саворин и в самом деле жив, здоров и, по всему видать, только что встал с постели.

И Пряхин все понял.

— Да я ведь, Андрей Петрович, значит, притащился еле домой, слег полежать и заснул, а матушка забыла, а я, Андрей Петрович, собирался…

— То есть? — снова спросил Пряхин, округлив от изумления глаза, и шевельнувшаяся было в нем радость, что вот Саворин жив и здоров, погасла, и он молча, чувствуя, как обжигает обида лицо, заспешил на улицу.

В сельсовете секретарша стучала на машинке. Он быстро созвонился с райисполкомом, и знакомый обещал немедленно направить врача и следователя в село. Созвонился с председателем колхоза и обо всем договорился, затем достал из стола сигареты, разломил несколько штук, скрутил толстую «козью ножку», вышел из сельсовета и, остановившись в дверях, закурил.

1974

Лахнинов Николай Николаевич преподавал в техникуме.

Однажды он пришел в отдел технического обучения завода и познакомился там с новым начальником отдела Сергеем Сергеевичем Тишковым. Учитель был приятно удивлен тем, что Тишков полностью разделял его тревогу о делах в техникуме. После этого Лахнинов часто навещал знакомого.

— О-о! — восклицал всегда Тишков, завидев входившего Николая Николаевича. — Рад! Чрезвычайно рад! Ради бога, прошу вас!

— Разрешите угостить вас карамелькой, — улыбался в ответ учитель, снимая тяжелую шляпу. Они дружески трясли друг другу руки. Затем учитель усаживался в кресло и начинал: — Что я говорил, Сергей Сергеевич? В этом году вместо обычных пяти еле набрали две. Представьте себе! И все не то. Сорванцы какие-то пятнадцати лет, а у нас как-никак вечерний техникум. Не идут учиться. Смешно, ей-богу.

— Да, — отвечал начальник отдела. — Надо нажать на соседний завод, у них много народу.

— Именно! — поддакивал учитель. — Что и требовалось доказать!

И он думал о том, как хорошо и верно понимает его Сергей Сергеевич, как глубоко и реалистично смотрит на вещи, которые директор техникума не может и не хочет понять. Учитель любил сидеть в кабинете своего знакомого, глядеть, как тот дописывает какую-нибудь бумагу. И ему хорошо было в это время, и мысли свои казались глубокими и свежими, и он забывал о жене, которая недавно ушла от него, забывал о ссорах в квартире, обо всех личных неурядицах. Его увлекала масштабность разговора с Сергеем Сергеевичем, особенно то, что разговор не касался их лично, и в то же время не был отвлеченным и показывал, как они много думают о других и меньше всего о себе, и это поднимало его в своих же собственных глазах.