Владимир Мирнев - На маленькой планете

Учитель не мог долго сидеть, ему нужно было что-то делать, и он вставал.

— Куда? — спрашивал Сергей Сергеевич, яростно строча что-то на бумаге. — Посидите. Что вы, Николай Николаевич? Посидите.

— Не могу, дела, — отвечал учитель. — Не могу. С удовольствием, но не могу. Мне всегда приятно у вас, но…

— Так заходите, — говорил Сергей Сергеевич. — Сколько вам годов, если не секрет, конечно?

— Пятьдесят скоро будет. Как видите, не маленький.

— А мне вот недавно исполнилось сорок четыре! Рабочие подарили медведя, знаете, плюшевого. Ха-ха!

Учитель уходил в техникум и некоторое время сидел в своем кабинете, работал. По дороге домой жалел, что рано покинул Сергея Сергеевича, покупал к обеду пачку пельменей и бутылку кефира. Он глядел по дороге на асфальт, на мокрые листья на асфальте. Деревья, дома стояли черные от дождя; дул ветер, мелкий, моросящий дождь холодил лицо.

«Странно, — думал учитель. — Когда человек привыкнет к холоду? За тысячи лет пора бы. Неужели и тысячи лет назад люди мерзли?» Он вспомнил разговор с Сергеем Сергеевичем и тепло улыбнулся. От одного воспоминания стало хорошо, приятно.

После новогодних каникул был назначен педсовет, и неожиданно для всех на него пришел Сергей Сергеевич.

«Уж мне он мог сказать, что придет, — подумал учитель. — Вчера заходил к нему».

Сергей Сергеевич молча слушал выступления педагогов и время от времени поправлял надетый по случаю галстук.

«Зачем пожаловал? В чем дело?» — написал ему записку Николай Николаевич. На записку Сергей Сергеевич не ответил. Педсовет уже подходил к концу, когда слово попросил начальник отдела. Он волновался. У него побледнело лицо и как-то странно дергалась правая рука, в которой он держал бумажку. То ли ему солнце мешало, хлынувшее вдруг по-весеннему в преподавательскую, то ли еще что, но он вдруг так резко отвернулся от окна, у которого сидел его друг, что все преподаватели посмотрели на Лахнинова, а потом на начальника отдела.

— Есть у меня жалоба одного студента, — сказал Сергей Сергеевич. — На зимней экзаменационной сессии, пишет он, его оскорбил один преподаватель. Называть фамилии преподавателя не буду. Но прошу впредь такого не допускать. Обо всем я скажу директору конфиденциально.

Сказав это, Тишков вытянул шею, поправляя галстук, и косо глянул на Лахнинова. И все преподаватели невольно посмотрели на Лахнинова.

«Странно, — подумал учитель. — Почему он на меня косится? Уж не на меня ли жалоба?» Лахнинов всегда был вежлив и предупредителен. Но его студенты не любили, потому что он много и дотошно спрашивал на уроках, часто читал мораль, приводя, как ему казалось, неотразимые доводы того, что они плохо занимаются и много уделяют времени частной, не так уж и значимой жизни. Он делал все, чтобы по его предмету, математике, не было задолжников, знал, что студенты его не любят, но никак не мог понять почему. Теперь, когда, как показалось Лахнинову, все преподаватели уверены, по крайней мере подозревают, что сказанное Тишковым относилось к нему, Лахнинову, он обязан выяснить истину.

— Однако же, я полагаю, Сергей Сергеевич, — сказал неожиданно для себя Лахнинов, — в высшей степени было бы справедливо назвать фамилию преподавателя, не называя студента, если вы так неоправданно боитесь возмездия к студенту со стороны преподавателя. А вы хотите, возможно того не желая, но выходит, наушничать. Это отнюдь не ценное свойство откровенного, дружеского совета. В порядке прочего скажу, что в высшей степени это не педагогично.

— Я наушничать? — удивился начальник отдела и растерянно оглянулся на директора. — Вы меня извините, но рассуждаете вы как мальчик. Я думал, вы умный, просвещенный, а вы, это… глуп, как не знаю кто.

— Я глуп? — опешил Лахнинов не меньше Тишкова. — Если я глуп, то вы просто невежда, возомнивший о себе черт знает что.

Все зашумели. Директор объявил об окончании педсовета. Лахнинов говорил какие-то слова в свое оправдание, извинялся, ему показалось, что он попал в очень глупое положение, и совсем смутился. «Теперь, — подумал сокрушенно учитель, — все наверняка решат: Тишков говорил обо мне».

После педсовета учитель хотел поговорить с Сергеем Сергеевичем, но тот быстро ушел из техникума. Учитель направился домой. У газетного киоска его ждал Тишков.

— Извините меня, я, кажется, сказал нечаянно глупость. Извините, пожалуйста, меня. — Тишков заметно волновался, часто-часто моргал и никак не мог прийти в себя.

— Я думал, мы с вами в главном — мыслях сходимся, — проговорил глухо Лахнинов, чувствуя, как обида поднимается в нем с новой силой.

— Николай Николаевич, в мыслях мы сходимся. Вышло недоразумение. Так глупо получилось. Я один во всем виноват. Надо было мне сказать обо всем. Я не педагог, у меня нет тонкого подхода к таким вопросам. Я не о вас говорил. — Тишков торопливо достал из кармана какие-то таблетки и проглотил их.

— Извините! — резко оборвал Лахнинов, направляясь домой. По дороге он много думал о происшедшем, и хотя было тепло, а на деревьях вовсю чирикали воробьи, ничего не замечал и был мрачен.

«Уже три года близко знаем друг друга, — думал учитель. — Считал его своим хорошим приятелем, во всяком случае, человеком, глубоко меня понимающим, ценящим мою дружбу, а на самом деле оказалось, что я для него глуп. Разве это друг? В сущности, он на меня плюет. Как можно ошибиться в человеке! Именно в том человеке, о котором я всегда и везде думал и говорил только хорошее, ставил его в пример другим, и вот этот человек думает, что я настолько мелочен, что не могу не быть выше учительских предрассудков, и при всех еще называет меня глупцом». Лахнинов теперь был совершенно уверен, что, говоря об оскорблении, Тишков имел в виду его, и в душе возмущался, что тот у него попросил прощения.

С этого дня он перестал бывать у Сергея Сергеевича. Проходя мимо заводоуправления, где находился кабинет Тишкова, он, не оглядываясь, торопился в техникум. Однажды, увидя Сергея Сергеевича, идущего навстречу, он повернул к газетному киоску и, стоя у киоска, ждал, когда же пройдет мимо Тишков.

Спустя некоторое время учитель начал понимать, что произошло недоразумение, и уже перестал злиться на Тишкова, и подумав хорошенько, неожиданно обвинил одного себя, считая, что дал повод к ссоре он, Лахнинов. Теперь, если бы предоставился случай встретиться им, пожалуй, он, Лахнинов, первый бы попросил прощения у Сергея Сергеевича.

Начались летние каникулы. Примирение так и не состоялось. Прошло лето. Осенью учитель, наконец решившись, зашел в кабинет Тишкова. За столом Сергея Сергеевича сидела незнакомая женщина.

— Он болен, — сказала она, не поднимая глаз от книги.

— Почему болен? — удивился учитель.