Владимир Мирнев - На маленькой планете

Маруся ушла на работу, а Матьков лежал и думал. Днем ходил по городу, ел пирожки, пил квас. Все ему нравилось, но в голову лезли разные нехорошие мысли, и никак нельзя было от них избавиться. От этих мыслей стало грустно. Если бы его в это время остановить и спросить: о чем думаешь? — он не нашелся бы, что ответить. Катила ли старушка коляску с ребенком, а он думал: «Вот она катит коляску». Торопились ли ребята с удочками на речку, а в голове вертелось: «Вот они рыбачить идут». Шли ли мужики на работу, Матьков говорил, глядя им вслед: «Вот они торопятся на работу». Все куда-то торопились. Человек шел по улице, сворачивал в переулок и исчезал. Был человек, и нет человека.

Жарко было, безветренно. Будто и ветер куда-то упорхнул по делу. Матькову стало как-то неловко: выходило, один он праздно шатался по городу. Совсем недавно так хорошо подумал о себе, а тут…

Матьков всю свою жизнь, как только встал на ноги, работал, но и всю жизнь ругал свою работу и мечтал о такой жизни, какая сейчас у него, и почему сейчас ему стало неловко от такой жизни, о которой мечтал?

Не мог он себя понять, тем более что и отдыхал-то всего третий день.

«Неужели я только любил мечтать о такой жизни? — спросил он себя тихо, чтобы кто-нибудь не услышал. — Чепуха! — огорчился Матьков и побрел домой. — Какая несправедливость, какая чепуха! Имею и я в своей жизни право отдохнуть, и меня от этого не будет мучить совесть».

Ночью Матьков плохо спал, а утром сказал:

— Маруся, снились теперь эти язиаты, япошки, самураи. С кривыми саблями, животы себе харакирят. Оне харакирят, а я кричу: так их, так их! Так их, самураев! Давай! Сам кричу и думаю, что это ведь сон, это у меня такие сны от безделья. Мне б, Маруся, работенку какую завалящую? Деньги, они у меня есть, а вот работка нужна.

— Отдыхай, куда тебе торопиться? В этой деревне ведь что, дядя Ваня, не отдохнешь ведь. Я здесь, например, устаю так, что год бы никуда не выходила. Я прошлым летом на юг ездила. Целый месяц лежала прямо у моря и вставать не хотела. Вот только разные типчики подходят и начинают кадрить. Надоело. Как мне вот так одной надоело.

— Мне б какую, Маруся, завалящую работку, а то хожу как неприкаянный, болтаюсь, ровно кизяк какой в проруби. А тебе надо замуж и ребятенков заиметь. Я буду катать их в колясочке.

— Ты болтайся, отдыхай. Какую тебе работу? Токарем можешь? Нужны позарез.

— Со станком это, что ли? Нет, не могу.

— А чего можешь?

— Все. Ты же знаешь, я на все руки горазд. Что сделать там или еще что… Какие я резные наличники сделал сеструхе, ну, прямо ахнешь!

— А вот городской специальности нет у тебя. На заводе не сможешь токарем работать, фрезеровщиком, револьверщиком, слесарем — нет? Все можешь, а работу стоящую попробуй найди? Ладно, я поспрашиваю, — сказала Маруся, выходя из комнаты. — Ты, главное, отдыхай.

Матьков долго лежал и думал о том, что сказала Маруся. Ему и в голову раньше не приходило, что он, мастер на все руки в своей деревне, здесь не сможет найти работу. Было грустно и как-то неловко перед собой: для него нет работы. Смешно выходило. Думалось ему, Маруся говорила, что для него нет на заводе работы, укоризненно, как бы подчеркивая, что он «деревня». Он стал находить в ее словах то, чего совсем не было. Впервые после приезда Матьков почувствовал злость в себе, и зло ему было то ли на себя, то ли на Марусю, он точно не смог определить.

Прошел еще день. Вечером Маруся куда-то ушла, а когда вернулась, он сделал вид, что спит, даже захрапел для убедительности, хотя сквозь прикрытые веки наблюдал за ней.

— От задает храповицкого, — сказала Маруся, разделась и, погасив свет, легла.

Матьков неожиданно для себя сел на кровати.

— Чего встал? — спросила Маруся. — Спи, еще ночь.

— Сколь же времени сейчас? — спросил он.

— Да уж час, поди. Спи, чего встал?

— Де ж ты была? — недоумевал Матьков. — Так долго? Уж ночь проходит. Де ж была? Кино смотрела? Я тебя ждал, волновался, а тебя нет?

— Де была, де была, — передразнила Маруся, — нигде не была. Где я могу быть? У Романа телевизор смотрела. Работу тебе обещал. Ух, как я его ненавижу!

— Раз так, тогда наперво — порви с ним. Чего ты с ним цацкаешься, разруби узел сразу…

Когда Матьков проснулся, в комнате было светло и на зеленых обоях лежали пятна света. Вспомнил сон и улыбнулся. Всю ночь снился густой туман и мокрый утренний лес, и он будто рано поутру шел по росным полянам…

— Какую работку он обещал? Мотри, Маруся, я очень ленивый, — сказал Матьков проснувшейся Марусе. — Работку мне по лени.

— Сторожем, — ответила Маруся, зевая и кутаясь в одеяло.

— Да-а, работка не бей лежачего, — протянул Матьков и решил про себя, что работа не плохая, но вслух сказал: — Работка не очень-то по мне. Не стыдно будет, что твой отец на такой? Все ж я не больной какой, не калека, слава богу, шесть раз ранило на германской и на японской, а все при мне есть, как у мужика здорового: голова кумекает не хуже, чем у людей, руки, ноги при мне. Из этого же складывается человек.

— Чего стыдного, дядь Ваня? Он, когда училась, молодые, здоровые ребята — студенты, а сторожами работали. Чего тут стыдного?

— Так то молодые. Они будто и не работали, а играли. Ладно уж. Чего там. Тут вроде как меня никто не знает. Все чужие. А подумаю я еще, голова мне дана не для пустого дела.

Маруся ушла на работу, пообещав, что вечером придет Роман и они обговорят все относительно работы. Матьков днем ходил по комнате и думал, как начнет работать, как пошлет подарки Катерине. Все эти мысли радостно щекотали его, не давая успокоиться.

Дела складывались как нельзя лучше. Во-первых, нашел работу, во-вторых, будет среди людей, чего нельзя сбрасывать со счета, так как не может жить без хороших людей. Была еще одна сокровенная мысль, которую он тщательно скрывал даже от себя: в свои пятьдесят два он мог бы жениться, не умирать же ему еще. Среди продавцов тоже есть люди.

Вечера Матьков ждал с нетерпением. Когда пришли Маруся и Роман, по спине у него даже дрожь прокатилась: наконец!

Роман хитро улыбнулся и сказал:

— Беру я вас. Маша упросила. Пишите заявление и можете спешить на работу.

— Сейчас? — побледнел от неожиданности Матьков. — Скоренько напишем. Уж писать я умею, научили.

— Сегодня же надо на работу, — важно и строго сказал Роман.

— Как? — удивился Матьков, не понял Романа, но сел писать заявление. Роман казался ему сейчас хорошим, добрым мужиком: Матьков не знал, как и благодарить его.

— Как закончится работа в магазине, приходите, — сказал Роман на прощание и взял заявление с собой.

— Я с ним приду, — проговорила Маруся. — Ну и проходимец ты, Роман! Высшей марки! Вот что я тебе скажу.

— Оставь это при своих интересах, — сказал Роман. — Хочу человеку помочь. Человек человеку… Ну и мораль у тебя, Маша.