Владимир Мирнев - На маленькой планете

На этот раз партнером у него был мужик из соседнего села Иван Иванович Силов, выигравший две партии из трех у предыдущего партнера.

Шахматистов в зале поубавилось вдвое, так как набравшие меньше полутора очков выбывали из игры.

Разрешили курить, поставили на столы фруктовую воду.

Иван Иванович Силов был высокий, сильный мужчина. Длинное, с массивной нижней челюстью лицо придавало ему вид боксера, собирающегося нокаутировать противника. На самом деле это был мягкий, добрый человек.

Дадуля долго изучал лицо Ивана Ивановича и закурил.

— Чего это ты, ходи, — буркнул Иван Иванович.

— Слушай, я тебя где-то видел? — спросил Дадуля.

— Где?

— Вот не знаю и поэтому спрашиваю, кажется, где-то… там, в этом…

— В Омске, — говорит Силов.

— Вот, вот именно, — оживляется Дадуля. — Я возил жену лечить туда.

— Вылечил аль что?

— Нет, куда там, — грустно произносит Дадуля. — Не знаю, что и будет. Еле живая. Температурит она. Сорок один градус. И дети болеют, ухаживать за ними некому.

Он отворачивается, и от своих слов у него чешется в горле, горят глаза, и на них навертываются слезы.

— Тяжело, — соглашается Силов. — А чего ж ты играть взялся? Я б на твоем месте не пришел.

— Как так? — удивляется Дадуля.

— А вот так, что ты изверг какой, шкуродер для своей жены. Совесть у тебя есть али нет?

Дадуля, не ожидавший такого напора, опешил, замялся и сделал ход.

— Дело не в этом, — говорит через минуту Дадуля.

— А в чем же оно?

— Жена поправляется, у нее сейчас не высокая температура.

— Так что же?

— Что же, что же, — передразнивает его Дадуля и вытирает покрасневшее лицо. — Вот ты болеешь?

Иван Иванович слабо улыбнулся.

— Гм, у меня с печенью неважно. Так я здоров, а печень хандрит.

— Вот то-то же, — с ударением заговаривает Дадуля, — Видишь, я бледный.

— Ну?

— Вот тебе и ну, а то ну, что у меня печень наполовину съедена. Я сижу, а у меня, может, мурашки по спине чик-чирик, чик-чирик.

— Съедена? — ужасается Силов. — Как так съедена?

— А камнями, — злорадствует Дадуля. — Мне сказали, чтоб я сегодня в больницу прибег или конец.

Иван Иванович бледнеет и осторожно оглядывается, затем внимательно смотрит на Дадулю.

— Сижу, а чувствую, как у меня все обрывается внутри, как подбирается к сердцу холод.

— А чего ж ты пришел? — спрашивает тихо Силов.

— Играть нужно, — с горечью отвечает Дадуля и делает ход, тужится, лицо его заливается краской, — на ничью-то я не согласен. Ой-ой, больно! Давит, стерва, на сердце.

— Слушай, — колеблясь, говорит Силов, — а что, если вничью? Раз такое срочное дело. Нехорошо, но надо.

— На ничью не согласен, — говорит со скрипом Дадуля.

— Для тебя же… — с сердцем произносит Иван Иванович.

— У меня еще и почки, — сгущает краски Дадуля. — Это, брат, еще хуже. Вот я лягу на операцию и вдруг вспомню, что ни одной партии не выиграл у тебя, то думаешь, лучше мне станет, а? Умру. Я сейчас, увидишь, умру, — вытирает с лица пот Дадуля.

— Чего будем делать? — растерянно бубнит Иван Иванович Силов и тоже трет свое лицо платком. — С печенью шутить нельзя. У самого болит, знаю. Как схватит, прощай.

— Когда буду лежать, а меня начнут резать, от одной мысли может человек умереть.

— Какой мысли? — спрашивает Иван Иванович.

— Что проиграл.

— Экой ты мистический, — добродушно качает головой Иван Иванович, — тут, право, ничего не поделаешь. Ну ладно, бери одну партию, а остальные — ничью. Идет? На большее я не согласен.

Дадуля молчит.

— Эх, нехорошо получается, — говорит наконец Дадуля. — Там я так выиграл хорошо, а тут… Ну ладно, что поделаешь. Если б не печень, я свое понятие имел.

Он снисходительно жмет руку мужику и говорит Скорсокову счет.

Дома выпивает, зовет сына:

— Витька!

Из соседней комнаты выходит пятнадцатилетний парень, краснощекий, крепко сбитый.

— Что тебе? — спрашивает он у отца. — Шахматы? Не буду, опять обманывать зачнешь.

— Дуришь, — говорит Дадуля, — отец никогда не обманывает. Запомни. Будешь елозить, того…

Они садятся играть. Через несколько ходов сын кричит:

— Куда офицера двигаешь?

— Я двигаю? — удивляется Дадуля.

— Ты им, как конем!

Проигрывая, Дадуля говорит:

— Ах ты, стервец, отцу грубишь. Вот я тебе!

Он снимает ремень и замахивается.

— Ударь, ударь только, — сдержанно бубнит сын, — ударь, в милицию пойду. Обманом хочешь выиграть.

— Марья, — кричит Дадуля жене, — ты его воспитала! Отец из сил выбивается, работает, правдой и неправдой достает кусок хлеба, а сын его поучает. Я ж тебя кормлю, пою. По миру без меня пойдешь! Сопляк, окоротыш, хвост свинючий. Отца все уважают, у них он умный, дельный, хитрый, а сын его обзывает. Мой батька из меня бы дух выпустил за такие слова. Ой, дети пошли!

У Дадули срывается голос, и он плачет.

— Работаешь, — бубнит сын, — мамка да я работаем, а у тебя вечно дела свои, вечно болеешь, мать совсем изошла от худобы. За ее счет и живешь.

Отец всхлипывает сильнее, и сын смолкает.

— Ладно, не буду, — говорит сын и уходит.

Входит Марья, высокая, худая женщина, крепкая, жилистая, с розовым от пара лицом.

— Ты его воспитала, — капризно шепчет Дадуля, — ты его воспитала, этого чертенка. Убью его, выгоню из дому. По миру пущу, стервеца такого.

Вскоре он успокаивается, выпивает и идет к Скорсокову.

— Кто ж со мной играть будет? — спрашивает Дадуля.

— Не положено, не скажу, — говорит Скорсоков. — Тут ответственные соревнования, а ты спрашиваешь. Играешь ты здорово. Преотлично. Пока на первом месте. Я и Петру Спине не скажу, что он с тобой играет. Не хорошо, не положено. Так что будь здоров, отдыхай, набирайся сил, а завтра сразимся. Будь здоров, мерси, как говорят немцы.

Дадуля направляется к Петру Бонифатьевичу Спине. Спина живет на краю районного городка в своем домике, у которого снята крыша и ставятся новые стропила. Спина сидит на крыше домика и тюкает молотком, пробивая толь. Одет он в брезентовую робу, а блеклые его большие и хитрые глаза смотрят доверчиво и с удивлением.

Петр Бонифатьевич кряхтя сползает со стропил, машет руками на кур.

— Чем могу служить? — спрашивает он у Дадули.

— Иду мимо, а смотрю — ты. Дай, думаю, зайду, хоть выпьем. Все же не такие мы друзья, но играем завтра.

— Выпить, что ж, — отвечает Спина, — можно, а то у меня язык прокис. Машенька! — крикнул он. — Приедет Николай с дочками, пусть подождет.

— Хоро-шо, — ответил из дома протяжный женский голос.

В закусочной народу почти не было. Дадуля взял бутылку водки.

Вечером Дадуля еле сумел довести своего товарища до дому, а к себе пришел совсем поздно, но был уверен теперь, что первое место возьмет он.

Придя на другой день в районный Дом культуры, он удивился, когда увидел, что Петр Спина уже ждал его.