Аркадий Минчковский - В наши дни

— Что же не носишь?

— Куда, в пивную?

— Будто бы тебе только там и место?

— А где? В почетных рядах бойцов у красного знамени?

Он взялся за бутылочку, поглядел на свет. Осталась там самая малость, но все же хотел разделить пополам.

— Мне хватит. — Аня прикрыла свою рюмку ладонью.

Алексей не стал настаивать. Выпил сам.

— А где мне место, — продолжал он начатый разговор, — за что я там каждый день на «пятачке» голову сложить мог?.. За что калекой стал? Чтобы теперь чуть свет и до вечера, как и те, кто нигде не был?..

— Как же все другие, которые не хуже тебя? — спросила Аня.

Вопрос поставил в тупик. Вспомнился тихий Галкин, рубцы на его теле.

— Что мне другие, — отмахнулся Алексей. — Моя душа иного требует. Не могу я теперь, после того, по-обыкновенному…

Он замолчал. Снова поднял опустевшую посудину и бессмысленно повертел в руке.

— Хочешь портвейна, у меня есть? — спросила Аня.

— Правда?

— Есть. Дожидалась случая. Да не будет, верно, его…

Она встала, сходила к шкафчику в углу комнаты и принесла запечатанную сургучом темную бутылку.

— По карточке получила. Две загнала, а эту себе.

— Конец месяца, у меня эти талоны давно тю-тю! — свистнул Алексей.

— И с чего ты пьешь, Леша?

Алексей скривил рот в усмешке:

— А ты побудь в моей шкуре.

Была открыта бутылка вина, и Аня тоже согласилась немного выпить, сказала: «Этого могу». Спросила Алексея, не много ли ему. Он засмеялся.

— Мне это что слону дробина.

Но вино подействовало. Словно не выдержали нервы, которые, казалось, закалились в его непутевой нынешней жизни. Сам не думал, а вдруг, помолчав, печально сказал:

— Никуда я теперь. Загубленная личность. Бывший военный моряк. Ничто нынче, ничто… Списали по всем статьям..

Положил руку на стол и опустил на нее голову. Аня видела, как раз и два вздрогнули его плечи. Хотела коснуться его распушившихся после бани волос, но не решилась и убрала руку.

Алексей поднял лицо. Глаза взмокли. Пьяные были слезы. Да ведь трезвым наверно не заплакал бы.

— Ты меня извини… Зря это все я… Ну на черта тебе… Навязался…

— Нет, — сказала Аня. — Нет, неправда, не верю, наговариваешь на себя. Зря ты, зря… Хороший ты.

Алексей замер с приподнятой над столом головой. Стопка с невыпитым портвейном стояла перед ним. Смотрел на Аню широко раскрытыми заблестевшими глазами. Не понимал, думал про себя: «Что это? Что это? Или взаправду?»

И тут произошло непонятное, может быть, для обоих. Аня коснулась его волос, погладила их, потом обхватила рукой шею Алексея, притиснула голову к своей груди и поцеловала в затылок. Волосы у него были мягкие, и Анины губы утонули в них. Потом оторвалась, а руки продолжали гладить.

— Жалею, — ответила шепотом.

— Жалеешь, — сдавленно проговорил Алексей. — Не первого, наверно, жалеешь?

Руки ее разжались и легли на колени. Аня глядела в окно, за которым совершенно ничего не было видно. Глядела мимо Алексея.

— Да, — сказала. — Жалела одного. Как еще жалела! Он к жене вернулся. Все!.. А тебе что?

— Да я так, сдуру. Ну ладно, ладно…

Решительно обнял, прижал к себе. Стиснул плечи.

— Ну ладно, ну ладно…

Не сопротивлялась, безвольно положила руку ему на плечо. Говорила-сквозь горестные вздохи:

— Не понять тебе, не понять… Одна ведь я. Одна… Вот приду домой и опять одна.

И стала его целовать. В подбородок, в щеку. Потом хотела вырваться:

— Зачем, зачем! Не надо, ни к чему!..

Пусто было в этот час в квартире. Все затихло. Может быть, кто-нибудь уже спал или притаился. Ему было все равно. Да, наверно, и ей тоже. Еще час-полтора назад оба ни о чем подобном и не думали, а теперь только отчаянным, горячим шепотом повторяла Анька:

— Ну, будешь ты человеком, бросишь пить, так?.. Ну, обещай, что станешь, ну, обещай. Станешь?

И он, не помня себя от счастья, нисколько не вдумываясь в то, что говорил, повторял:

— Стану, стану, стану!..

Проснулся Алексей поздно. Пахло оладьями — кто-то готовил воскресный завтрак. Слышалось, как аппетитно шипит масло и тесто шлепается на сковородку. Почему-то подумалось о том, как давно никто не готовил ему завтрака. Лепешек хоть каких-нибудь, что ли. Оглядел, не вставая с постели, свою неказистую комнату. Обстановочка!.. И ладно, что сюда никто, кроме Саньки и ему подобных, не заглядывал.

И сейчас, прислушиваясь к тому, что происходит в соседней комнате, Алексей испытывал что-то до сих пор ему незнакомое. Было это чем-то вроде боязни: не показалось ли все, что вчера произошло между ними?

И вдруг забеспокоило, как они встретятся, как он посмотрит ей в глаза. Неужели «здрасте» и все? И видеть ее удивительно хотелось, и побыстрее. Нет, не может быть, что для нее это так… Нет…

Шипение на сковороде оборвалось. Он поднялся с постели. Надо было выйти, помыться. Послушал. С кухни, кажется, ушли все. Заспешил к крану. Припустил студеную воду. Хорошо!.. Минуты через три опять был у себя и вытирался. Тут услышал с той стороны заклеенной двери, как Аня негромко позвала:

— Леш, а Леш, ты один там?

— Я! А кто же еще может быть?..

— Ты завтракал?

— Нет, пока не успел. (Ничего у него нет на завтрак.)

— Иди, я оладий напекла, любишь?

— Могу. Я сейчас.

Ну о чем спрашивает, дуреха? Любит ли он оладьи. Не помнил, как они и выглядят, только запах, приплывший сегодня из кухни, навеял что-то далекое, крепко позабытое. Может, с давних лет, когда огольцом прибегал из школы, забрасывал самодельную сумку с книгами и исписанными каракулями тетрадками, в избе стоял этот теплый, манящий запах, мать сажала его за стол, торопила есть. Пододвигала блюдце со сметаной и глядела на него, как на кутенка, который впервые лакал молоко.

— Иди же, — снова позвала Анька. — Простынут…

Прошел по коридору, не встретив никого, и без стука отворил двери Аниной комнаты.

Аня стояла возле стола в легкой кофточке. Волосы прибраны назад и перевязаны. Как вошел, заметил — вспыхнула, даже открытая шея порозовела.

— Садись!

Сказала просто и даже хлопнула по сиденью ладонью, как предлагают садиться детям.

Он послушно уселся. Не спрашивая, Аня налила в кружку молока из бутылки и поставила перед ним.

— Пей. Не вредно будет.

И пододвинула тарелку с оладьями.

Молоко! Сколько времени он его не пил. Опять же, пожалуй, с тех самых незапамятных пор. Поднял белую с трещиной кружку и выпил залпом.

— Ты с оладьями, с оладьями…

Аня взяла опустевшую кружку, молока в бутылке больше не было. Значит, ему последнее, а он-то без внимания. И показались ему в ту минуту черные оладьи едой что ни на есть самой вкусной, будто таких и не пробовал никогда в жизни. Аня сполоснула кружку и снова поставила перед ним, чтобы налить чаю.