Михаил Дудин - Где наша не пропадала [с иллюстрациями]

Кукушкин растер жеребенка водкой и побежал за попоной к Добромувечеру.

Кукушкина остановил капитан Милай. Милай знал толк в конях. Он был настоящим кавалеристом. Он понимал, что нет на свете верности выше верности коня. Поэтому он сказал Кукушкину коротко:

— Не мучай жеребенка!

Кукушкин взял жеребенка на руки и пошел подальше в лес, подальше от наших глаз и глаз Пирамиды.

Из густого ельничка раздался сухой щелчок выстрела. Пирамида заржала тонко и пронзительно и беспомощно натянула повода, силясь оторваться от дерева.

Вечером Кукушкин отправил треугольное письмо Тоне. В нем он рассказал о первой смерти на войне.

Молодость не нуждается в снотворном.

Хорошо спится с устатку. Особенно яростно спится на войне. Приятно спать на кровати под хрустящей прохладной простыней. Еще лучше спать на душистом сене под самой крышей сарая, но слаще всего спится под брюхом коня.

Этот метод мы переняли у Кукушкина. Следуя его примеру, мы рубили лапник, настилали его на снег и клали коней. Потник из-под седла служил нам матрацем, полушубки одеялами, теплый живот коня — нагретой стенкой лежанки.

Но спать нам приходилось только урывками. Наш полк ввели в бой, и мы застряли в глубоком болотном снегу перед линией укрепления. Застряли мы основательно и вторую неделю, коченея в снегу, не могли стронуться с места.

Хорошо было нашим огневикам. Батарея била с закрытых позиций, и туда залетали только редкие случайные снаряды. Огневики устроили себе землянки и могли

в перерывах между залпами греться сколько душе угодно. В федотовской кухне был всегда горячий борщ и кипяток.

Взвод разведки с капитаном Милаем или лейтенантом Пушковым бессменно дежурил на передке. Наш наблюдательный пункт был устроен в расщелине между огромными валунами. Мы туда пробирались ночью ползком по обледенелой канаве. Через щель между валунами нам открывался отличный сектор наблюдения. Нас трудно было достать минами, а пулеметный и винтовочный огонь для нас был не опасен вовсе.

Прямо перед нами был дот с тремя амбразурами по фронту. Финны жили там в тепле и уюте, потому что из трубы над дотом всегда курился дымок. Дот контролировал всю открытую перед ним болотину, на которой застрял наш полк.

Все сугробы вокруг дота были перерыты снарядами нашей батареи и авиабомбами, а он стоял хоть бы что и огрызался короткими очередями пулеметов и скорострельных пушек.

Пять танков, высланных нам на помощь, отдымив черным дымом, торчали из снега, наполовину вмерзнув в болото, чудовищные, как гробы. В этих «гробах» поселились каши снайперы, но они прямо-таки коченели там и мало что могли сделать, потому что финны не показывались наружу.

Все больше наших однополчан, милых и добрых парней, вмерзало в ржавые подтеки болотного снега. Их белые полушубки припорашивал снег, их отросшие седые волосы шевелил ветер. Мы жили на кладбище своих друзей и не могли из него вырваться.

Мы бы совсем распустились и обросли щетиной и грязью, если бы не Порфиша Атюнов. Он очень хотел походить на нашего политрука Щеглова-Щеголихина. Он готов был даже сменить валенки на хромовые сапоги, но хромовых сапог не было, а то, что у нашего политрука хромовые сапоги, сшитые полковым сапожником Колей Зотовым, были на меховой подкладке, Атюнов не ведал, об этом знал только Кукушкин со слов самого Коли Зотова. Знал, но не говорил. Он любил политрука не меньше, чем Порфиша, и не хотел выдавать эту маленькую его тайну.

У Порфиши была особая страсть к военной форме. Он ходил, как и все, в полушубке, в меховой шапке, на которую была нахлобучена тяжелая каска. Кроме противогаза и карабина, Порфиша таскал на своих плечах бинокль, бусоли и полевую сумку, положенную ему, как заместителю политрука. На его ремне были прикреплены связка гранат и кобура нагана. Каждое утро Порфиша, если он ночевал у огневиков, раздевался до пояса и натирал свое жилистое тело снегом, потом чистил зубы и брился, хотя на его подбородке росло три волоса в четыре ряда. Он это делал для закалки. И правильно делал!

Мы с Кукушкиным, подражая Атюнову, тоже каждый день обтирались снегом на сорокаградусном морозе, чистили зубы и скоблили подбородки, потом принимались за чистку своих коней.

В это втянулась вся батарея и чувствовала себя бодро. Даже сын солнечного юга Автандил Чхеидзе, подверженный простудам, выглядел богатырем и ходил в шапке с поднятыми ушами, выставляя на мороз обветренные, сизые от бритья щеки.

В этот день мы дежурили на передке вчетвером. Щеглов-Щеголихин был у нас за главного. Порфиша не отрывался от стереотрубы, а мы с Кукушкиным поочередно дежурили у телефона и передавали на батарею команды. Мы раз пять били по доту и переносили огонь в тыл финнов. Дот, как всегда, огрызался короткими очередями. Финны, видимо, догадывались о нахождении нашего наблюдательного пункта, но ничего нам сделать не могли. Милай выбрал его очень удачно.

В полдень к нам с термосом на спине приполз по канаве Искандер Иноятов. Из пробитого бачка вытекла вся жижа и замерзла на полушубке Иноятова. Нам досталась только капуста с мясом, но, к счастью, они были горячими, и мы закусили плотно и основательно.

Мы лежали и блаженствовали. У финнов тоже был обед, и они молчали.

грустно и тихо прочел Кукушкин.

— Не торопись на тот свет, там радости мало, — заметил Щеглов-Щеголихин, вскользь взглянув на Кукушкина. Он тоже измотался и осунулся.

Иноятов был впервые на нашем передке и плохо знал наши правила. На соседней сосне он заметил белку, напуганную выстрелом, и высунул свою любопытную голову. Кукушкин дернул его за полушубок. Дернул, но поздно. Иноятов, даже не вскрикнув, сполз в наше каменное ущелье, и из маленькой дырки на переносице показалась струйка крови.

Мы помрачнели. Иноятов перестал быть Иноятовым. Он нам мешал. И мы вытащили его и положили на снег позади наблюдательного пункта. Мы вновь открыли огонь по доту. Мы дали залпов двадцать. Осколки от мерзлого бетона отскакивали, как горох.

Кукушкин мельком взглянул на Иноятова и не узнал его. Точеное смуглое лицо одеревенело и стало не похожим на прежнее. Мороз делал мертвецов своими, и живые не могли узнавать бывших товарищей. Кукушкина взяла злоба. И он припомнил школьную игру в малуевском лесу, как он подползал под снегом к редуту «зеленых». Это была идея. Кукушкин высказал ее. Мы начали обсуждать, как лучше под снегом подобраться к доту и заткнуть связкой гранат эту проклятую трубу, чтобы она больше не дымила.