Вячеслав Марченко - Место встречи

Но в ту ночь, лунную и призрачную, не было большого ветра, и волны катились ровно, только кое-где означась белыми бурунчиками. Казалось, всем раздорам в природе наступил конец, и все пришло к согласию и умиротворению. Крейсер не напрягался, легко и ровно резал призрачные, как сама ночь, волны, и эта огромная стальная махина, начиненная десятками артиллерийских стволов и торпедных аппаратов, могущих сокрушить не только подобного себе, но прежде всего некую условную крепость, защищенную метровыми стенами, была на удивление стройна и почти невесома, как мираж. Впрочем, не дай бог встретиться с подобным миражом в другое время и в другой обстановке.

Было уже за полночь, луна, найдя наконец свой зенит, стала недвижимой, и тотчас, совсем уж было померкнув, вечерняя заря снова ожила и начала переходить в утреннюю, и потому что светила луна и смежились зори, над морем стоял спокойный серый полумрак.

Старпом Пологов с командиром боевой части два Студеницыным и замполитом Иконниковым отошли в сторонку и начали вполголоса обсуждать предстоящее докование; в ходовой рубке стало оживленнее, кто-то из молодых офицеров даже замурлыкал себе под нос: «Ой вы, ночи, матросские ночи…» Командир крейсера капитан первого ранга Румянцев, безусловно, видел эти маленькие вольности и мог их прекратить одним мановением руки, даже хотел уже было это сделать, но он сам прошел все ступени корабельной службы, помнил, как томился в ночных походах, и сделал вид, что ничего не заметил. В его власти было заменить готовность номер один, иначе говоря — боевую тревогу, на готовность номер два, чтобы одной боевой смене разрешили отдохнуть, но он и этого не сделал, потому что военный корабль не прогулочная яхта, на которой можно вести себя так, а можно и этак. В походе на корабле, в особенности ночью, люди должны находиться на постах — и точка.

Офицеры в боевой рубке и на командном пункте у штурманов несколько минут выжидали, как командир отнесется к их вольностям, и, поняв, что сегодня он настроен благодушно, совсем уже было осмелели, и тогда Румянцев гулко покашлял в кулак, искоса поглядел и вправо от себя, и влево, опять покашлял и, решив, что на первый раз для острастки и этого довольно, открыл дверь и вышел на ходовой мостик. Он не терпел праздных разговоров, но и быть излишне строгим тоже не хотел.

Крейсер двигался спокойно, не качаясь, и Румянцев прошел на самый край крыла, повисшего над водой, как над бездной — море было где-то там, внизу, — поплотнее нахлобучил фуражку и поднял воротник у реглана. Корабль шел крейсерским ходом, поэтому здесь, на краю крыла, сильно продувало.

Море было пустынно. Сколько ни вглядывался Румянцев в даль, открывшуюся ему во все стороны, даль эту ничто не тревожило и ничто не оживляло; светила только луна, да на пепелище старой, вечерней зари тихо и немощно нарождалась новая, утренняя.

«Как там у Пушкина? — машинально подумал Румянцев. — «И, не пуская тьму ночную на золотые небеса, одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса». Да, именно так: «спешит, дав ночи полчаса». И негромко спросил, зная, что его услышат:

— Сигнальщики, что горизонт?

— Горизонт чист, товарищ командир, — свежим радостным голосом ответил старшина сигнальщиков.

— Добро, — сказал Румянцев и уже про себя повторил, имея в виду и старпома Пологова, и Студеницына, и штурмана с вахтенным офицером: «Добро, пусть их… — И добавил: — Жеребцы стоялые… — Хотя тотчас же понял, что несправедлив к ним, но поправлять не стал, только снова подумал: — Да пусть их…»

Он посмотрел вниз и увидел, как возле борта вскипает вода, словно загорается белым огнем, и почти ровной полосой уходит за корму и там постепенно гаснет. Он стал следить за этой полосой, опять-таки почти машинально, в силу привычки, выработанной годами, потому что эта полоса с правого борта, которую он видел, и такая же полоса слева, которую он не видел, но которая была, за кормой сходятся вместе, рождая след корабля, и по этому следу он безошибочно мог определить, исправно ли стоят вахту рулевые и хорошо ли слушается корабль руля. Румянцев перевел взгляд вдоль палубы к гюйсштоку, возле которого и слева и справа, завернутые в тулупы, хотя ночь была теплой, стояли впередсмотрящие. Он все так же машинально нашарил рукой коробку громкоговорящей связи, достал из нее наушники и микрофон, нажал на рычаг сигнала, и тотчас же там, у гюйсштока, одна из фигур пошевелилась, и в наушниках раздалось легкое потрескивание, и только потом уже послышался молодой, но словно бы одеревенелый голос:

— Впередсмотрящий старший матрос Паленов. — Видно, губы у матроса застыли на ветру, и он говорил несколько невнятно.

— Добро, впередсмотрящий, что вода?

— Чисто, товарищ командир. — Там, возле гюйсштока, матрос понял, что на связи командир, и не то чтобы испугался или оробел, как это случается при встрече со старшим, а словно бы повеселел, и Румянцеву понравилось, что матрос обрадовался ему, он попытался припомнить его, но не вспомнил и спросил наугад:

— Из первой башни?

— Так точно.

— А почему я вас не помню? — опять на всякий случай спросил Румянцев, потому что помнить каждого матроса он и не мог, но этот ему понравился, и он попытался задержать его в памяти.

— Я недавно на крейсере. Прибыл с Севера.

— Так-так-так, — сказал Румянцев, как будто что-то прояснилось для него, хотя и на этот раз ничего не припомнил. — Ну и как вам Балтика?

— Жить можно, товарищ командир!

— А на Севере?

— И там можно жить!

— А где же лучше? — лукаво спросил Румянцев, наперед догадываясь, что тот старший матрос возле гюйсштока («Как его? Ах да, Паленов!») явно скажет так, как того хочется ему, командиру крейсера, но матрос ответил иначе:

— Там сейчас полный день — и ложишься с солнцем, и встаешь с солнцем.

— А зимою?

— Зимою там часто бывают полярные сияния. Вам приходилось их видеть?

Румянцеву не приходилось видеть полярные сияния, но он видел многое другое и поэтому несколько суховато сказал:

— Добро, старший матрос. Смотрите лучше. Когда-то тут были минные поля.

— Есть, смотреть лучше, — теперь уже совсем веселым голосом ответил старший матрос Паленов.

Румянцев снова нажал рычажок, и связь прекратилась. «Ну да, ну да, — подумал нехотя Румянцев, — зимой сияния, а летом круглые сутки солнце… Значит, все правильно: «И, не пуская тьму ночную на золотые небеса…» Дверь из рубки распахнулась, стало слышно, что там негромко посмеиваются офицеры. «Анекдотами, видно, пробавляются», — решил Румянцев, и к нему на мостик вышел старпом Пологов, нерешительно позевал в кулак, только потом спросил:

— Что-то вы сегодня от людей бежите?

— Да? — величаво не спросил, а вопросил Румянцев.