Вячеслав Марченко - Место встречи

К утру, когда над головой померкли звезды и осветилось небо, он наконец-то нащупал ногами днище и почувствовал, что ноги у него ватные. Последние движения скребком он делал почти механически и, когда понял, что урок исполнен, отошел к осклизлой стене, прислонился к ней спиной и блаженно зажмурился, ощутив разгоряченным телом приятный холодок. «Все, братцы, — подумал он, — дробь. Белое поле. Орудия и башню на ноль».

— Ну, Паленов, а вы куда будете увольняться? — спросил Веригин, когда очередь наконец дошла до вертикального наводчика среднего орудия.

— С вашего позволения — в Кронштадт.

Ответ старшего матроса несколько озадачил командира башни лейтенанта Веригина; он, правда, хотел сделать вид, что увольнение в Кронштадт в общем-то в порядке вещей, но ведь помимо Кронштадта можно было еще уволиться и в Ленинград, и Паленов заслужил это работой в доке, поэтому Веригин и не делал никакого вида и удивленно спросил:

— Что так, земляк?

— Дела есть, товарищ лейтенант. Надо кое-кого повидать.

— Кое-кого — это уже серьезно, — солидно, с пониманием дела, как ему казалось, сказал Веригин.

Смущаясь, Паленов нехотя возразил:

— Вы неправильно меня поняли. Я хочу повидать своего преподавателя военно-морского дела мичмана Полякова. Проще — Михеича.

«Ты мне арапа-то не заправляй, — подумал Веригин, уверенный, что Паленов ловчит, — знаем мы этих Михеичей». Но увольнение разрешил и даже некоторым образом одобрил:

— Старых преподавателей не надо забывать. Это хорошо.

— Так точно, — сказал Паленов, подумав при этом, что забывать-то старых преподавателей нехорошо, но ведь забываем же. По крайней мере, с ним это, к сожалению, случалось. — Так точно, — повторил он твердым голосом этот уставной отзыв, которым надлежит пользоваться подчиненным в разговоре со старшими и которым они пользуются и с охотой, и с некоторой долей снисходительности, потому что поди знай, соглашается ли при этом человек с разумными доводами или только прячется за эти слова, как за Геракловы столбы.

Но что он там подумал и чего он там не подумал — все это имело смысл, пока он был на корабле, беседуя, что называется, с глазу на глаз со своим командиром башни лейтенантом Веригиным в его каюте, а как только он оставил каюту, а вслед за нею и корабль, покоящийся в доке на кильблоках, словно бы шагнул из одной жизни в другую: одна жизнь была размеренная, выверенная по корабельному хронометру, а другая — яркая и пестрая, в которой время, казалось, исчислялось приблизительно, словно бы по уличным часам: туда-сюда десять — пятнадцать минут.

На кораблях и в городе только что отобедали, и, значит, наступил послеобеденный адмиральский час, нарушить который было бы грешно, поэтому Паленов не спешил к Михеичу, зная, что старик большой любитель вздремнуть часок-другой по старинному обычаю, заведенному на флоте с незапамятных времен. Не торопясь, словно гуляючи, Паленов прошел город из конца в конец, исправно козыряя встречным комендантским патрулям, которых тут было множество, каждый раз мысленно оглядывая себя и каждый раз находя все в приличном состоянии, дважды измерил Ленинский проспект, прошелся вдоль своей школы Оружия, очутился в Петровском парке, как будто бы случайно, хотя и шел именно туда, и увидел наконец Петра, устремившего свой бронзовый усталый взгляд в беспокойный простор. Там он присел на скамью — два года назад он назвал бы ее банкой, теперь она снова была скамьей, потому что новизна пропала и больше не хотелось мешать корабельные названия с названиями, которые никакого отношения к флоту не имели, — и огляделся, даже не огляделся, а словно бы заглянул в себя и вспомнил день первый, когда они пароходом пришли сюда, к Петровской пристани, из флотского экипажа, необмятые еще, ушастые и большеротые; и день второй, когда тут в цинковых гробах покоились останки моряков, извлеченные спустя два года после войны из оторванной носовой части линкора «Марат»; и день третий, когда из их с Симаковым жизни ушел Венька Багдерин; и день четвертый — тогда он получил афронт от Даши. Все эти дни — их было так мало и все-таки так много — оказались связанными и с этой пристанью, и с этим парком, и с этим бронзовым Петром, молчаливым свидетелем немногих радостей и многих печалей. Как ни странно, но любой из тех дней, ушедших в невозвратное, можно было назвать прощальным, впрочем, наверное, и любой из дней, лишь солнце коснется кромки небес, становится необратимым, а следовательно, и прощальным.

Он поднялся, поправил ремень и бескозырку и уже не гуляющим, а весьма деловым человеком опять пересек город и очутился возле проходной в старую гавань. Раньше там на вахте стоял старичок и пускал всех кому не лень, теперь в проходной дежурила солидная тетя с зелеными петлицами на темной гимнастерке и с наганом на ремне, она заслонила грудью проход и сонно сказала Паленову:

— Не пропущу…

— Как же так?.. Я ж тут сотни раз бывал!

— Ну так что — бывал. А теперь не пущу.

Паленов растерялся, поняв, что просить бесполезно, потому что женщина, ставшая на вахту, — это уже словно бы не женщина, а живой свод всех запретов и запрещений. Куда проще договориться со своим братом матросом, но, к сожалению, не оказалось в проходной своего брата.

— Не стой, красавчик, не пропущу. Такой приказ у меня. По воскресеньям — никого.

— А что, Михеич живет еще тут?

Она подумала, и лицо ее озарилось.

— Это гололобый, что ли?

— Ну да, Михеич.

— Живые мощи, этому чего сделается!

— Так я к нему.

— А к нему никто не ходит.

— Так, может, меня пустите, раз никто не ходит?

— Право, не знаю, что и делать, — сказала она, опять подумав, — не пустишь — нехорошо получится, и пустишь — тоже нехорошо. Вот что, — решила она наконец, — я отвернусь, а ты дуй к своим мощам. Он что тебе, сродственник будет?

— Учитель.

— Гляди-ка ты…

Она отвернулась, отставив зад, обтянутый форменной юбкой, и словно бы ища метлу, а Паленов тем временем миновал проходную и, очутясь в старой гавани, невольно остановился и подумал: «Наш брат вахтенный до этого никогда не додумается… Нашему брату вахтенному до этого далеко».

Внимание Паленова привлекла старая гавань. Года два назад здесь на приколе стояло еще много кораблей, теперь их стало заметно меньше, видимо, часть из них увели отсюда и разрезали автогеном на куски, которые удобнее было бы запихать в печи. Вокруг все поросло лебедой и лопухами, тут и раньше редко бывали без дела, да и по делу, наверное, не часто заглядывали, и этот уголок, некогда напоминавший о славе российского флота, вконец пришел в запустение. Броненосец еще стоял, сильнее прежнего накренясь и привалясь к стенке. Жизнь давно от него отступилась.