Вячеслав Марченко - Место встречи

— Чудеса, — повторил за ним и Медовиков. — А то вот еще приснилась уже мне самому Наталья, жена моя теперешняя.

— Это неудивительно…

— В том-то и дело, что удивительно: я-то ведь тогда ее еще и не знал, и слыхом о ней не слыхивал. Приснилась она мне такая печальная и говорит: «Ты не серчай, что невинность в девках не соблюла, а женой я тебе буду верной». Так все пока и получается.

— Чепуха какая-то, — сердясь, возразил Веригин, подумав, что Медовиков дурит его.

— Может, и чепуха, — невинно, словно бы и не он рассказывал, согласился Медовиков.

— Вы хоть об этом никому не говорите. А то ведь черт знает что могут о нас с вами подумать! Скажут: в мистику ударились.

— В мистику мы не ударились. Бога-то ведь нет.

— Чепуха какая-то, — с неудовольствием повторил Веригин.

— Конечно чепуха, Андрей Степаныч, — подтвердил Медовиков.

Говорить сразу стало не о чем, и они помолчали, потом Медовиков вслух повторил, кого на какое дежурство и вахту поставить и сегодня, и завтра, кто, и куда, и до какого числа уволен, вместе припомнили дела, которые предстояли башне на завтра. Медовиков поднялся, надел фуражку и сухо попросил разрешения откланяться.

— Будь здоров, Василий Васильевич.

Медовиков лихо вскинул руку к виску, повернулся, как перед строем, и вышел, ровный и уверенный в себе.

«Н-да, — подумал Веригин, устало опускаясь на стул. — Не так-то все просто, как иногда кажется или, по крайней мере, хочется, чтобы казалось. Тот же Медовиков… Ну, Медовиков… Всем Медовиковым Медовиков».

А в это время в динамике щелкнуло, что-то зашевелилось, и вахтенный офицер объявил:

— Офицеры, идущие в Ленинград, приглашаются к рубке вахтенного офицера.

Веригин закрыл портфель, поднялся, поправил перед зеркалом фуражку, пробежал пальцами по пуговицам и, взяв портфель, вышел из каюты.

Возле рубки уже собралось человек десять офицеров, идущих в Ленинград. Помимо них были там и старпом Пологов, и замполит Иконников — правда, Иконников уходил, а Пологов оставался на корабле, — и дежурный офицер с вахтенным офицером старшим лейтенантом Самогорновым, и еще человек десять провожающих, народу собралось много, одетого в основном празднично — тужурки, белые рубашки, черные галстуки, — и на корабле словно бы тоже воцарился праздник.

— А где тут счастливчик Веригин? — громко спросил Пологов, поискав глазами среди офицеров Веригина, и, найдя его, притворно вздохнул: — Ну, Веригин, все для тебя, как в сказке. Живи да радуйся.

— Так точно, товарищ капитан второго ранга, — по-матросски весело отвечал Веригин.

К Веригину подошел Самогорнов, дурачась, начал смахивать с него пылинки.

— Будь паинькой, Веригин. Куда не надо — не заходи, топай сразу к жене. Ты у нас теперь образцово-показательный.

Из надстройки показался командир корабля капитан первого ранга Румянцев, одетый по-служебному в китель, но еще издали было видно, что и китель этот, и брюки были из дорогого, не военторговского материала, сидели на нем как влитые, и весь он был строг и подтянут, как будто собирался не на берег, а шел на заседание Военного совета.

Пологов негромко скомандовал: «Товарищи офицеры!» — все сразу как-то подобрались и не то чтобы построились в шеренгу — этого не требовалось, — но всем своим видом словно бы хотели показать, что хотя они и не в строю, но это ничего не значит, потому что сами по себе они и есть тот строй элегантности и в некотором роде щегольства, которым всегда отличались офицеры флота. Румянцев молча пожал руки офицерам, бегло оглядев каждого, попрощался с Пологовым, который оставался за командира. Пологов снова подал команду: «Смирно!» — офицеры взяли под козырек, и командир взял под козырек и первым сошел по сходням на стенку, за ним пошли и офицеры, уходящие в Ленинград, и веселой нарядной гурьбой направились к пирсу, возле которого отшвартовались катера и шлюпки крейсера.

Палуба тотчас же опустела и потеряла свой праздничный вид. Для тех, кто оставался на корабле, продолжались будни.

Пристали они к набережной лейтенанта Шмидта напротив училища, там, где покачивались на мягкой невской волне шлюпки. Вахтенный только спросил: «Кто идет? — и, когда ему назвали имя крейсера, взял под козырек и громовым голосом гаркнул: — Смирно!»

Тут было все родное, поэтому и голос вахтенного звучал не столько почтительно, как это требовалось по Уставу при встрече кораблей первого ранга, сколько радостно по поводу того, что пришли свои. Румянцев это понял, заулыбался и, улыбаясь же и приветствуя крючковых на катере и вахтенного на дощатом пирсе, сошел на берег, где его ждала машина начальника училища. Румянцев был вдов с войны и перед походом на Север хотел навестить дочь с зятем и внуками, побывав перед встречей у Крутовых, с которыми был знаком с довоенной поры. Офицерам было приказано в понедельник собраться здесь же в шесть ноль-ноль.

Поднявшись по широким ступеням на набережную, офицеры огляделись — правда ли, что перед ними Ленинград? — и, убедившись, что все правда, церемонно попрощались, разбились на группы; вскоре распались и группы, и Веригин остался один.

«Уф, — подумал он, — с чего же начнем?» Он хотел уже было поехать на Невский и зайти там в Гостиный двор и в Пассаж, а потом махнул на все рукой: «А, да успеется», забежал в гастроном, из гастронома в кондитерскую, остановил такси, свалил все кульки и свертки вместе с портфелем на заднее сиденье, сам сел рядом с шофером, снял фуражку, вытер со лба пот платком, только тогда уж назвал адрес.

Позванивали трамваи, высекая из проводов на перекрестках голубоватые и желтые искры, катились троллейбусы, и вдоль тротуаров брели люди, одетые по-летнему легко и пестро, насколько позволяла это скромная послевоенная мода. Город жил на улицах беспечно и как-то праздно.

— Вам во двор? — спросил шофер.

— Ага, — с некоторым испугом сказал Веригин, потому что еще ни разу вот так не закатывался, а когда и заходил, то его непременно у ворот встречала Варька, с которой пропадала вся робость. Но что поделаешь, если не догадался известить ее, волей-неволей придется самому все расхлебывать, и Веригин расплатился с шофером, приосанился и, захватив в обе руки кульки и свертки, единым махом одолел шесть маршей; очутясь на седьмом, умерил пыл и на пятый этаж взошел солидно, как и подобает семейному человеку.

Варька жила в старом петербургском доме с парадными и черными ходами, с двумя колодцами внутренних дворов, с центральным отоплением, с общей кухней, плита в которой отапливалась дровами, со звонками в квартиры, за которые надо было дергать, и Веригин, сложив кульки и свертки вместе с портфелем в уголок, чтобы освободить руки — для объятий, подумав, усмехнулся он, — нашел в стене медную конфорку, к которой была приделана проволочка, дернул три раза и прислушался, ожидая, что сейчас зашаркают ноги и дверь распахнется, но ни ноги не зашаркали, ни дверь не распахнулась; Веригин опять трижды подергал за звонок, медная конфорка которого каждый раз проворно заскакивала в свое углубление в стене. Он подождал еще и начал уже дергать без всякой системы, праздно наблюдая, как невидимый груз за стеной ловко так втягивал конфорку на место. Наконец за дверью загремела железная задвижка, и молодой женский голос спросил: