Вячеслав Марченко - Место встречи

— Кстати говоря — где?

Тесть помолчал, как бы набивая себе цену, и сказал со значением:

— На «Марате». Да тут, почитай, каждый второй — флотский. У нас раньше-то и на верфь не брали, который моря не нюхнул по самую завязку. Какой же он к черту клепальщик или судосборщик, если он кормы от носа не отличит или, скажем, кубрик от гальюна! Любой судосборщик должен будущую посудину чувствовать как собственную квартиру, в которой ему жить и умножаться. Если он это самое чувство обретет, тогда его можно и к верфи допускать. Правду я говорю, Михаил?

Михаил уже разделся и вещи прибрал в шкафчик, сидел теперь нагишом, щурился и все поглаживал себя по груди, как будто что-то искал, и наконец нашел, взял Веригина за руку, приложил к своей груди.

— Чувствуешь?

Веригин ощутил нечто твердое, кивнул головой.

— Осколок с войны. Махонький, раньше глубоко сидел, а теперь сам на свет выползает.

— Да брось ты со своим осколком! — рассердился тесть. — У кого их теперь нет, осколков-то твоих!

— А то… — сказал Михаил.

— А теперь помолчи.

За разговорами вслед за Михаилом и тесть с Веригиным неприметно разделись, развесили белье в шкафчиках, сняли номерки, свой и Веригина тесть захватил петлей себе за ноги, Михаил номерок не стал брать — и так откроет, — и той же кавалькадой, невольно прикрывая вениками срам, они прошли в мыльное отделение, встретившее их плеском воды и звоном ребячьих голосов. Они заняли места, ополоснули шайки, набрали воды, но мыться не стали, а прямо подались в парилку, откуда хорошо и пряно пахло свежими вениками и квасным духом. Тестя и тут знали, впрочем, его, кажется, знал весь рабочий Питер, и он сразу полез на полок, крикнул кому-то: «А ну поддай там!» — и когда на камни кинули шайку воды и та, вспыхнув, выметнулась оттуда клубком пара — Веригин почувствовал, как сразу ожгло губы и уши и стало нечем дышать, — тесть с остервенением хлестнул себя по острым ляжкам и начал хлестать и по плечам, и по худому жилистому телу, перетянутому жгутами, но, заметив, что Веригин пошел вниз, перестал париться и удивленно спросил:

— Андрюха, так ты куда?

— Ополощусь.

— Чего же ополаскиваться, если мы еще и не начинали? А ну лезь ко мне.

Веригин нехотя, сильно сутулясь от жара, опять поднялся наверх и покорно лег на лавку, ополоснутую тестем, и, как только лег, тесть и Михаил прошлись по его спине и по ногам в два веника и оба враз закричали:

— А ну поддай еще там! Флот парится!

Веригин выбрался из парилки как чумной, стал под холодный душ и начал понемногу приходить в себя: сперва застучали в висках молоточки, потом он услышал, как бьются живчики в запястьях, и в голове стало проясняться, и вдруг он почувствовал странную легкость во всем теле, которое, казалось, нежилось все вместе, и вместе с тем нежились отдельно и руки, и ноги, и голова. Он опять услышал звон падающей и бегущей воды, мужские голоса и детские крики, они перекликались и множились, словно бы в трубе, и Веригину стало радостно. Он не мог бы сказать, в чем причина его радости, потому что причин-то, видимо, было великое множество; просто ему захотелось взбрыкнуть, как молодому жеребчику, и, гогоча, побежать вслед тем мальчишкам, которые между лавок, путаясь в ногах у взрослых, устроили игру в пятнашки, но побежать-то, к сожалению, он уже не смел.

Веригин вновь пошел в парилку, там нагнали столько зною, что парились уже на ступенях, а более жидковатые оглаживали себя вениками прямо на полу. Наверху сидел один тесть и уже не парился, просто млел. Возле него стояла шайка с холодной водой, он обмакивал в нее ладонь и оглаживал ею себя по лицу и волосам.

— Что ж, дед, — спрашивали его снизу, — и люди раньше покрепче были?

— И люди крепче были, — ответил тесть, обмакивая в шайку длань.

— И пар погорячее?

— И пар погорячее… Раньше-то пару нагоняли столько, что брось в него веник — он плавать будет.

— Небось все врешь, дед.

— У нас на Балтийском никто не врет… Верно, мужики?

— Верно, — отвечали ему снизу.

— А ты что, со Ждановского, что ли? — спросил тесть.

— Ну… — ответил первый голос снизу.

— Оно и видно…

И вдруг Веригин понял, что баня для тестя с Михаилом и прочих собравшихся здесь мужиков не есть отвлеченное, пусть и не обременительное омовение бренных телес в конце рабочей недели, а некий ритуал, который венчает один трудовой цикл и дает начало следующему, и если не сходить в субботу в баню — это значит потерять этот ритм, который сопровождает их жизнь, а с потерей ритма и сама машина может делать перебои. Все эти обнаженные мужики, бесчисленные Митричи, Ивановичи и Петровичи, оказавшиеся без одежд далеко не Аполлонами, а многие еще и укороченные войной, которая рвала и кромсала их тела, как только хотела, в сущности и были тем главным движителем, который давал ход всему государственному кораблю, и по тому, как работал этот двигатель, можно было судить о надежности и прочности всего корабля.

— Поддай! — закричал сверху тесть.

И Веригин схватил шайку, начал лить в нее из крана холодную воду, но чья-то жилистая волосатая рука отодвинула его в сторону, и суровый голос сказал ему из-за плеча:

— Кто же пар нагоняет холодной водой? Лей кипяток, тогда и пар крутой будет.

— Поддай! — закричали уже несколько голосов.

С Дашей Крутовой Варя познакомилась с год назад в Публичке, когда готовилась к экзаменам; после библиотеки они прошлись пешком по Невскому до Дворцовой площади, откуда до Дашиного дома было рукой подать. На улице дул сиверко, обе продрогли, и Даша затащила к себе Варю на чашку чаю. Они договорились встретиться через неделю, но не встретились, и только весной, возвратись из старого города уже Веригиной, Варя случайно столкнулась на улице с Дашей и снова зашла к ней на чашку чаю. Варя тогда огляделась как следует, поняла, что попала в морскую семью, и невольно потянулась к ней.

В эту субботу у Вари не было особых дел у Крутовых — условились как-то с Дашей поехать вместе к портнихе, правда, давно это было, уже и забываться стало, — но с утра еще она почувствовала себя неспокойно, все валилось из рук, и ничего не хотелось делать, сходила в магазин и вернулась пустой, забыв даже, зачем спускалась, тогда-то и решила: «Съезжу-ка, пока наши не вернулись, к Крутовым… — Она поискала благовидный повод, ради которого стоило бы делать крюк, и с чисто женской беспечностью нашла его: — Может, к портнихе заглянем».

Даша была дома, валялась на диване, просматривая толстые журналы, которые пришли с отцовской почтой, и потихоньку хандрила, не зная, чем заняться и куда деть себя. После сессии сразу образовалась пустота, которую следовало чем-то заполнить, но заполнять ничем не хотелось, и в конце концов Даша решила, что всю неделю будет валяться на диване и читать книжки.