Вячеслав Марченко - Место встречи

— Уж пусть лучше гогочут, чем валяются на койках.

Утром вторых штормовых суток к борту крейсера подошел морской буксир «МБ» — с продуктами, но даже не посмел и приблизиться к борту; он приходил и ближе к полудню, и после полудня и на исходе дня все-таки сумел переправить на крейсер свежий хлеб, овощи и другие продукты. Интендант чувствовал себя именинником и ходил гоголем — до тех пор, пока старпом Пологов не сказал ему:

— На вашем-то месте я погодил бы радоваться.

Интендант растерялся и сказал невпопад:

— Никак нет.

— То-то и оно, что никак нет.

К исходу тех же суток матросы из первой башни принесли Паленову в лазарет его голландку с новыми погончиками, на которых вместо одной золотились три лычки старшины первой статьи.

А потом пришел дядя Миша Крутов, посидел в ногах, все время поправляя на плечах узкий халат, наброшенный им по настоянию Власьева. Дядя Миша чувствовал себя виноватым и не знал, о чем говорить.

— Не больно?

— Наше дело таковское…

— А не страшно было?

— Малость тогда напугался.

Дядя Миша понимающе покивал головой:

— Это ничего… Это даже хорошо. Храбрость-то без страху не бывает. Я ведь долго боялся воды.

— А теперь?

— И теперь боюсь. Только теперь мне без этого моря смысла жизни нет.

В воскресенье Самогорнов с Веригиным собрались на берег. После Кронштадта Веригин еще не сходил с борта и неожиданно почувствовал, что робеет перед берегом. «Черт-те что, — подумал он, — этак совсем шерстью обрастешь». Он позвонил Медовикову, и когда тот пришел, как всегда молчаливо-загадочный, Веригин кивнул ему на диван, сам же продолжал добриваться. Еще недавно эта молчаливая загадочность повергала Веригина в смущение, он ощущал себя перед Медовиковым едва ли не мальчишкой, теперь же не обращал на нее внимания, понимая, что мудрость Медовикова — это его знание службы от сигнала до сигнала, там же, где вместо сигнала приходилось самому шевелить мозгами, Медовиков пасовал и прятался за такой же сигнал, который тотчас же извлекал из своей памяти.

— Что дома? — спросил Веригин. Он был на свадьбе у Медовикова и не считал удобным не справиться о здоровье его жены. — Что Наташа?

— То же самое, наверное, что и у вас.

— Вернусь пораньше и сразу отпущу вас.

Они говорили, казалось бы, как прежде — доверительно, но сама-то доверительность незаметно стала исчезать из их отношений. Медовиков еще не понимал этого, а Веригин уже чувствовал, как ему все труднее выносить Медовикова, без которого совсем еще недавно не мог сделать шагу. Видимо, прав был Самогорнов, когда говорил, что нельзя долго засиживаться в университетах Медовикова.

— Наталья-то здесь остается или отправляешь к матери?

— Пусть едет на Рязанщину. И ей полегче, и мне спокойнее. — Медовиков смотрел, как Веригин добривал щеку, невольно подпер и свою языком и, когда Веригин добрился и начал мыть помазок, спросил: — А то списали бы вы меня, Андрей Степаныч.

«Где же ты раньше-то был, друг ситный?» — подумал Веригин, даже не заметив, что покривил перед собой: раньше-то он не решился бы списать Медовикова, страшновато было остаться без опытной руки, а теперь и списал бы, да упущено время.

— Извини, брат, не могу. Мы с тобой уже не здешние.

Медовиков, к удивлению Веригина, не опечалился, а заметно даже повеселел, наверное, о чем-то все-таки уже догадывался, и боялся притом своей догадки.

— Когда ждать прикажете?

— Ждите к вечернему чаю. Дел особых в городе нет. Хочу кое-что передать от Вари квартирной хозяйке.

— Есть, — сказал Медовиков, дождался, когда Веригин оденется, чтобы выйти вместе, в коридоре он посторонился, пропустив Веригина вперед, который, не оглядываясь, начал подниматься по трапу.

Было тепло, дул едва ощутимый бриз, шел из лесов и полей запах цветущей травы и сухого мха. Вода в гавани, как в огромной чаше, не морщилась, казалась застывшей и едва синела; там же, за брекватором, где начиналось море, еще катились, пенясь, валы и с грохотом бросались на камни, но этот прибой был всего-навсего последним эхом прошедшего шторма, который для крейсера закончился тем, что Румянцев получил неудовольствие от адмирала — формулировка при этом не уточнялась, — Румянцев же более категорично пожурил своего старшего помощника Пологова, и тот уже, в свою очередь, в пух и прах разнес корабельного интенданта, пообещав ему нечто такое, отчего интендант несколько ночей спал беспокойно. Какие уж там меры обрушил начальник интендантской службы на своих подчиненных, не суть важно, только следствием этого было то, что баржи с продуктами не покидали теперь борта крейсера, и только отчаливала одна, тотчас же на ее место направлялась другая. Иконников все-таки улучил минуту и добрался до киномеханика, и тот после разговора съехал на берег и, поменяв там «Александра Пархоменко» на «Генералиссимуса Суворова», дал торжественное обещание именовать великого полководца только Александром Васильевичем.

Возле рубки вахтенного офицера толпились командиры, дожидаясь оказии; одни говорили, что придется ждать буксира, который должен подойти с минуты на минуту, другие высказывали предположение, что командир расщедрится и помимо катера для общего пользования — на него не все поместились бы — разрешит вызвать еще и свой; правы оказались и те и другие, потому что скоро подошел буксир, и в это же время на юте показался командир и после привычной церемонии: «Товарищи офицеры», «Вольно» сказал:

— Буксир пойдет прямо в город, а я тут кое-куда заверну, так что, кто желает следовать со мною, прошу.

Желающих не нашлось, все хотели попасть сразу в город, терпеливо дождались, когда вахтенный офицер подал команду «Смирно», взялся под козырек, прослушали «Захождение», которое проиграл горнист, и только после этого гурьбой повалили на буксир и там почувствовали некую свободу и морской демократизм, сразу закурили, и над буксиром полетел легкий сизый дымок. Веригин легонько забеспокоился, подумав, что Алевтины Павловны может и не быть дома — мало ли какие дела у божьего одуванчика в городе. А может, она уже давно пустила новых постояльцев, и получится, что он словно бы пришел за теми деньгами, которые отдал за квартиру наперед, — он даже похолодел при этой мысли, присмирел и стал держаться обиняком.

— Ты что хмурый, братец? — попытался растормошить его Самогорнов. — Если стесняешься вести меня в гости, то скажи прямо — я не обижусь.

Веригин испугался и заюлил:

— С чего ты взял?.. Я же тебя как домой… Не пойдешь — обидишь…

— Смотри, братец, как бы я тебя на самом деле не обидел.

— С чего ты взял-то? — повторил Веригин, решив, что, если даже-Алевтина Павловна и не обрадуется его приходу, он все равно напросится в гости, чтобы только не выглядеть в глазах Самогорнова человеком, не уважающим свое слово.