Вячеслав Марченко - Место встречи

— Давай!

Паленов бросился к другому стопору и успел только выбить чеку — на них снова поднималась зеленоватая стена.

Переждав воду, дядя Миша поднял руку, на мостике увидели его сигнал, и в динамиках верхней трансляции раздался голос командира:

— Отдать правый!

Они крутанули ленточный стопор и тотчас почувствовали, как якорь выскользнул из клюза. Забилась и запрыгала по палубе якорь-цепь, словно была отлита не из чугуна, а сделана из папье-маше — так легок и стремителен был ее бег. Дядя Миша напрягся, пытаясь рассмотреть, сколько марок ушло за борт, но ничего не увидел и начал крутить стопор в обратную сторону, интуитивно поняв, что на грунт легло никак не меньше ста метров, и опять поднял руку.

— Отдать левый!

Они дождались, когда выплеснется за борт вода, пробрались к левому шпилю и начали крутить стопор. Корабль вздрогнул, развернулся носом в волну и стал качаться медленнее и спокойнее, как будто бы остепенился.

— Ничего, брат, — весело сказал дядя Миша, — будем живы, не помрем. Бывает и хуже.

— А бывает хуже?

— Ну а как же — бывает, только и это не мед. — Дядя Миша вытер ладошкой лицо, и Паленов начал вытираться и под светом прожектора увидел на ладони кровь.

— Когда это я успел? — удивился он, сжимая и разжимая кулак, и, не ощутив большой боли, понял, что пальцы не сломал.

— Когда чеку выбивал.

— Похоже…

Волны все еще рушились на палубу, но уже не стеной, а словно бы протягивали из-за борта руку и шлепали дланью по палубе: «А вот тебе, а вот тебе». И хотя возвращаться было уже не так опасно, Паленов испугался, что не дойдет, прижался к шпилю, и дядя Миша, казалось, понял, что ему страшно, легонько толкнул его в плечо и прохрипел:

— Давай…

Паленов наконец почувствовал сильную боль и в ноге и в ладонях, минуту заколебался и вдруг понял, что если он сейчас не побежит, то его отсюда снимут бросательными концами, и тогда позора не оберешься; и уже не боязнь полны, которая может слизнуть его в море, а страх, что он может обесчеститься, словно бы подхватил его — толкал-то все тот же дядя Миша, — и он ринулся к башне, перемахнул через волнолом. Там его уже ждали и тотчас же подтащили к башне — в затишок. Следом за ним появился и дядя Миша; не спрашивая разрешения и не видя в лицо стоящего перед ним, он вытащил у того изо рта папиросу, торопливо и жадно затянулся и только тут разглядел Веригина.

— Прошу извинить меня…

— Чего уж там извиняться.

— А Паленова отправьте в лазарет. Руку повредил, кажется.

Дядя Миша еще раз затянулся и вернул папиросу.

— Курите, курите…

— Хорошего понемножку. — Дядя Миша потоптался еще и, словно бы чувствуя свою вину перед Паленовым, тронул его за плечо: — Ты, парень, не сердись… Некого мне было больше взять…

С мостика по верхней трансляции позвали:

— Главный боцман, к командиру на мостик!

Дядя Миша еще раз тронул Паленова за плечо:

— Не серчай. — Косолапя, пошел в темноту и там скрылся.

— Что, земляк? — спросил Веригин с участием.

— Ерунда… Перевяжут, и все будет ладом.

— Дать сопровождающего?

Паленов негромко посмеялся.

В лазарете было тепло и тихо, лампы цедили мягкий свет, и даже казалось, что качало тут меньше. За столом сидел сам Власьев, начальник медицинской службы крейсера, торопливо писал в толстую тетрадь кривые, колючие строки и не сразу обратил внимание на вошедшего, потом неожиданно вздрогнул и, подняв голову, машинально спросил:

— А?

— Да вот руку попортил, — сказал Паленов, протягивая ладони, с которых капала кровь.

— Где это тебя угораздило?

— Стопора снимал…

— Эк тебя… — Власьев снял трубку, чтобы вызвать фельдшера, но раздумал и положил трубку на место. — Эк тебя… — сказал он, рассматривая у Паленова ладонь. — Ничего, недельку полежишь — и снимай себе снова стопор.

— А меня самого не снимут?

— Не снимут, а если снимут, то на Балтике останешься, — беспечно сказал Власьев, стирая с ладоней тампоном грязь и кровь. — На Балтике-то ведь лучше.

— На Балтике-то лучше, — морщась от боли, сказал Паленов. — Но что скажут ребята?

А Власьев тем временем обработал руки и перевязал, оглядел их и остался доволен своей работой, даже подмигнул Паленову, дескать, ваше дело, парень, ломать, а наше — ремонтировать; не вставая со стула, повернулся вместе с ним, открыл воду в умывальнике, только потом спросил:

— У тебя больше ничего нет?

Паленов уже хотел сказать: «Нет», но ничего не сказал и плохо гнущимися в повязках пальцами задрал штанину.

— Эк тебя, — опять с неудовольствием проговорил Власьев. — Ногой-то ты, надеюсь, не снимал стопора?

— Ногой я зацепился за волнорез, когда бежал.

— Сильно било волной? — со знанием дела поинтересовался Власьев.

— Под самые микитки.

Власьев покрутил головой.

— Сколько кровищи-то натекло! — Он сбросил с ноги Паленова ботинок с носком, оглядел ногу и покачал головой. — Значит, не хочешь остаться на Балтике?

— И хочу, да не могу.

Власьев перевязал ногу, устало поднялся, прошел к умывальнику и долго полоскал руки под краном, потом долго вытирал их полотенцем («Ишь ты, — подумал Паленов, — полотенце-то тут как домашнее») и, не оборачиваясь, спросил:

— Чего сидишь-то?

— Так мне идти?

— Выбирай любую койку и ложись, ты на сегодня свое отработал — не тужи. В башню я позвоню, скажу что надо.

— Долго я тут пролежу?

— Сколько надо, столько и пролежишь. Не горюй, на Балтике с этой чепухой не оставляют. С этой чепухой люди на Севере требуются. Понял, о чем я говорю?

Паленов стянул с себя голландку, брюки, скинул ботинок и носок, залез под одеяло в чистые простыни, потянулся, устраиваясь поудобнее, чтобы нигде ничего не мешало и руки нашли свое место, подумал, что зря согласился с судовым медиком и остался в лазарете, где, наверное, не скоро уснет, неожиданно почувствовал истому, и сразу все стало отдаляться — и боль, и сегодняшний беспокойный день, и Власьев. Он на минуту увидел себя с Крутовым возле шпилей, удивился, что их еще не смыло волной, и снова почувствовал радостную истому.

— Ну что там, — спросил Румянцев, когда дядя Миша Крутов вернулся на мостик, — легли хорошо? — Он имел в виду якоря.

— Легли-то хорошо, только вряд ли держать будут. Грунт тут поганый. Разве что за камень зацепимся.

— Может, еще потравим якорь-цепи?

— Надо погодить. Посмотрим, как потащит. Если легонько, то потравим, а если шибко, придется машинами подрабатывать. Пусть духи пар держат на марке.

— Добро…

Распахнулась дверь, и в рубку вместе с брызгами дождя и порывом ветра вошел старпом Пологов. Он начал отряхивать полы реглана, достал папиросы, поискал спички, попросил хриплым голосом: