Вячеслав Марченко - Место встречи

— Патриарх, а ты меня не выдашь?

— Истинный крест, не выдам.

— В сундуке, на самом донышке, в правом углу.

— Благодарю, — торжественно и важно, как и подобает патриарху, сказал дядя Миша и вышел.

— А при чем тут министр?

— Видишь ли, альбатрос, когда-то министр пришел на флот по комсомольскому набору и патриарх имел честь обучать его морскому делу. Родитель мой пришел на флот, когда министр был уже в чинах и сам уже обучал молодых. Патриарх вхож к министру на правах учителя. Родитель же мой на правах ученика этого вхождения не имеет. Я уважаю патриарха, но в этом случае он, по-моему, слишком уж пользуется своим преимуществом, обожая свою доктрину и подвергая осмеянию доктрину родителя.

— Почему?

— Патриарх вообще редко кого жалует.

— Почему?

— Потому что он считает, что все категорически не правы, а он категорически прав.

— А если это так и есть?

— Поздравляю, — насмешливо сказала Даша. — Тебя и патриарха. Тебя — с досточтимым учителем, патриарха — с достойным учеником. Скажи, альбатрос, ты поддерживаешь его потому только, что он твой начальник, или как все это понимать?

— Мы его тоже уважаем.

— За что?

— За его любовь и преданность флоту. — Паленов вспомнил, как дядя Миша дневалил с книжкой в ту ночь, когда ему, Паленову, могли сделать «велосипед», и уже твердо, наперед отведя все возражения, сказал: — Дядя Миша — мужик справедливый.

— Но разве может справедливый человек вести несправедливую игру?

— Какую?

— Ну хотя бы ту, что он злоупотребляет доверием министра.

— А твой родитель пользуется служебным положением.

— Но служебное положение — это прежде всего государственное мышление.

— А по-моему, государственное мышление — это не столько служебное положение, сколько любовь и преданность делу, которому служишь.

Даша подошла к Паленову, провела ладошкой по лицу, и он ощутил на губах ее мягкое прикосновение и, как умел, поцеловал. Она засмеялась и отступила.

— Ужасно не люблю, когда мужчины умничают.

— Нет, почему же, — возразил Паленов, пытаясь развить свою мысль, удачно, как ему думалось, найденную и потому могущую показать его в самом выгодном свете. Ах, как ему хотелось тогда выглядеть на фоне больших звезд солидным и разумным со своей скромной литерой «ю», намалеванной на погончиках охрой.

— Альбатрос, слышишь, оставайся сам собою. И никогда никого не изображай. Быть самим собою — это ведь прекрасно.

— Даже если ты дурак дураком? — спросил Паленов, Совершенно сбитый с толку.

— Даже если ты дурак дураком, — Даша помолчала. — А вообще-то, знаешь что, альбатрос: когда сегодня поднимут новогодний тост, пожелай мне молча чего-нибудь. А я тебе пожелаю…

Ближе к десяти, точнее, к двадцати двум пришел Дашин родитель, молча поздоровался с Паленовым, посмотрел на елку, повесил на нее иссиня-голубой шар, который принес с собой, и только потом спросил:

— Патриарх прибыл?

— Так точно, — сказал Паленов.

— Так, — потирая назябшие руки, в тон ему сказал каперанг Крутов, Дашин родитель. — Та-ак. Значит куда? — обратился он к Паленову, словно продолжал разговор, которого у них не было и не могло быть, потому что они впервые вот так близко виделись. — К нам в отряд или на Севера́?

— Родитель, — быстро вмешалась Даша, не дав Паленову открыть рот. — Альбатрос мечтает служить под твоим началом, чтобы вместе с тобою уйти в океаны.

— Ну что ж, — заметил каперанг Крутов, — похвально. — И повторил: — Похвально. Впрочем, Севера́ — это уже океан. Кстати, дочь, что-то я сегодня промерз. Тревоги, учения, то да сё… — Он помолчал и посмотрел на Паленова. — Ну что ж, мы же не на службе. — Он опять помолчал и поморщился. — Так где там у родительницы анисовая?

— В сундуке, на донышке, в правом углу, — быстро и заученно, как урок, отвечала Даша. — Патриарх там, кажется, уже причащается.

— Тем лучше, — сказал каперанг Крутов. — Тем лучше. С холоду это как-то впечатляет.

— Патриарх тебя сейчас впечатлит.

— Тем лучше, — повторил каперанг Крутов, привычно одернул на себе китель и прошел в боковушку.

Даша заметила, как у Паленова навострились уши — очень уж хотелось ему послушать их разговор, — легонько потянула за рукав голландки и, смеясь, сказала:

— Не делай стойку, альбатрос. Не спеши туда, где все равно будешь. Давай-ка лучше побудем там, где «в лесу родилась елочка, в лесу она росла». Ведь это так прелестно: «Метель ей пела песенку: «Спи, елочка, бай, бай».

— Не скажи, — заартачился Паленов. — Побывать там, где непременно будешь, но где тебя еще нет, — это не менее прелестно.

— Ах, альбатрос, — Даша как-то очень уж грустно посмотрела на Паленова и опять быстро погладила его по стриженой голове, которой он вообще-то стеснялся. — Ты на самом деле будешь падать, чтобы летать, и будешь летать, чтобы падать. И знаешь что? — Паленов подумал, что она опять скажет что-то о нем, и хотел было уже запротестовать, дескать, не хватит ли все об одном да об одном — это могло прозвучать благородно, — можно ведь и о другом поговорить — это тоже было бы благородно, но Даша сказала: — Пойду-ка я прифранчусь к приходу гостей.

И она выскользнула из комнаты; все была, была тут, и вдруг не стало ее, и Паленов подумал, что вся жизнь состоит из таких вот появлений и исчезновений. Появилась Даша в его жизни, но, значит, появился и он, а исчезнет он, исчезнет и она, и все, казалось бы, должно сохраниться неизменным, потому что в конечном-то счете ничего ведь не прибудет и ничего не убудет, если не считать переживаний, но в том-то и дело, что все тоже станет совершенно иным. Убежала Даша и опустела комната, хотя елка по-прежнему пахла зачарованным лесом, который, наверное, стоял сейчас нешелохнувшимся, подняв на свои заснеженные пики ясную и чистую луну, и от этой луны разливался по щербатым сугробам голубой свет.

Хорошо Паленову было похаживать одному возле елки, прилаживая к ее мохнатым и колючим лапам блестящие шары, плоских клоунов и рыбок, обсыпанных блестками. За этим занятием и застал его каперанг Пастухов, гулко кашлянул с мороза, и Паленов от неожиданности вздрогнул и, повернувшись на этот кашель, вытянул руки по швам.

— Оставьте ваши церемонии, молодой человек, — промолвил Пастухов, подошел к коробке с игрушками, выудил оттуда стеклянную сосульку и начал прилаживать ее. — Кстати, вы, кажется, из нашего отряда.

— Так точно, из школы Оружия.

— Дальномерщик?

— Никак нет. Комендор башенный.

— О! — Пастухов посмотрел на Паленова сверху вниз и, найдя, кажется, все в отменном порядке, одобрительно кивнул головой. — Одобряю. — И повторил: — Одобряю. А что тебя привело к нам на флот? Романтика? Жажда подвига? Красивая форма?