Вячеслав Марченко - Место встречи

— Зачем? — с интересом спросила сестра Наталья, тем самым обнаружив себя, что хоть виду-то и не показывала, но слушала-то во все уши. — Белье-то надевали?..

— А затем, что каждый раз к смерти готовились.

— Господи, сколько же вам раз помирать-то пришлось! — пригорюнясь по-бабьи, сказала сестра Наталья.

— Сколько ни помирали, а все выжили. — И Медовиков понял, что избрал правильный ход, и дальше уже повел свой рассказ широко, завладев вниманием всего застолья, хотя и имел в виду только одну Наталью, но при этом упустил маленькую деталь, что ход-то этот довольно-таки ловко указала ему она сама. Так или иначе, ход был сделан, и все остались довольны: и мастер-земляк, и его сестра Наталья, и, разумеется, Медовиков…

Остапенко в этот день дежурил по бачку, иначе — бачковал: ходил в хлеборезку за маслом, сахаром и ситным для утреннего чая, в обед стоял в очереди на камбуз за винегретом, борщом, макаронами по-флотски и непременным компотом. И пока ходил и стоял в очереди, все думал, как бы ему изловчиться побыстрее помыть посуду, чтобы и адмиральский час не пропустить, и письмо написать сестре, оставшейся после смерти матери за хозяйку, и поменять книги в библиотеке, и попасть на концерт — в жилой палубе набьется уйма народу поглазеть на девчонок из заводской самодеятельности, — потом вахтенный офицер даст команду на ужин, после которого опять мой посуду — будь она неладна! — а там уже вечерний чай и кино на юте. Тоже вот надо спешить: не успеешь вовремя занять место для банки, стой тогда битых часа полтора, а то и два, если киномеханику удалось прихватить сверх обычной ленты еще и парочку-тройку журналов.

— Тебя, Остапенко, только за смертью посылать, — сказал ему командир орудия, когда Остапенко, отстояв очередь, появился в кубрике сразу с закуской, с борщом и с макаронами, составив бачки один на другой, прихватив еще на локте и чайник с компотом. Упрек был несправедливый, но Остапенко молча проглотил обиду, только и сказал:

— Дак очередь же…

— А для других бачков очереди нет, что ли? Все уже отобедали, а мы только закусывать собираемся.

— Ладно тебе, — сказал заряжающий из старослужащих. — Вон он как постарался — сразу все принес.

— Для порядку, чтоб службу помнил. А то знаете как у нас: ешь — потей, работай — мерзни. — Командир орудия, помешав половником в бачке, выловил самый большой мосол, положил его в миску Остапенко: бачковой — он кормилец, а кормильца обижать грешно; второй, поменьше, опрокинул себе — по старшинству; третий, совсем маленький, оказался в миске старослужащего, ему скоро на гражданку, пусть завязывает флотский жирок; остальным наливал уже подряд, кому что придется. Винегрет подобрали быстро, зато борщ хлебали долго, важно, старательно уминая хлеб — борщ без хлеба одно баловство; а за вторым разговорились.

— Ты, Остапенко, над миской-то не особенно спи. Матрос — не балерина, ему талию блюсти нечего.

— Дак я ем…

— Вот и ешь, — говорил командир орудия. Бачковой — кормилец, но хозяин-то за столом он, а хозяину положено за всем присматривать. — Кто у нас сегодня идет на берег? — Он сам составлял список и спрашивал для приличия, поэтому и ответа не ждал. Заряжающему из старослужащих он сказал: — Бескозырку (он произнес небрежно-ласкательно «беску») мою напяль, а то твоя, как седло, провалилась. Брюки («шкары») свои погладь, они у тебя с шиком, а ботинки («корочки») у Остапенко возьми. У него поновее.

— Дак ведь… — Хотел было возразить Остапенко, которому стало жаль ботинок, но командир орудия сурово — опять же по-хозяйски — перебил его:

— Нечего скупердяйничать. Придет очередь — тебя обрядим.

Первыми сошли на берег матросы и старшины срочной службы, за ними потянулись сверхсрочники, младшие офицеры, потом уже отправились комдивы, командиры боевых частей, свободные от вахт и дежурств. Последними покинули борт адмирал с каперангом. Их провожали начальник штаба, старпом Пологов, дежурный по соединению, дежурный по кораблю, вахтенный офицер, вахтенный трубач и прочие вахтенные, в общей сложности человек двадцать. Вахтенный офицер скомандовал: «Смирно!» Офицеры взяли под козырек, катер отвалил, трубач сыграл «захождение», и на корабле наступил адмиральский час.

Веригин остался на борту: предстояло заступать на вахту, и идти на берег на какой-то час-другой не имело смысла, и тем не менее, когда адмиральский катер скрылся за волнами и на корабле все угомонились, Веригину стало как-то не по себе. Он послонялся по верхней палубе, спустился в кубрик команды, не зная, чем заняться и куда девать себя. Из-за коек навстречу ему вышел дневальный, но Веригин предупредительно поднял руку, тихо спросил:

— Отдыхают?

— Так точно.

— Добро. В случае чего я в каюте.

Он снова поднялся наверх. По борту в сиреневой дымке плыл город, едва означив на сером низком небе мачты своих готических шпилей и заводских труб. Веригин поискал глазами место, где могла быть улочка Трех Аистов, кажется, угадал и, вздохнув, пошел к себе, но спать лег не сразу. Помотался по каюте из угла в угол, присел к столу, достал таблицы стрельб. В училище на макете он стрелял превосходно, ему и в характеристике записали, что он прирожденный артиллерист, и теперь ему верилось, что отстреляется он хорошо, и все-таки сомнения нет-нет да и подступали холодком к сердцу, и оно предательски замирало: «А вдруг?»

Веригин еще раз повторил последовательность поправок, которые он должен будет передать на автомат стрельбы, прикинул, что если не удастся сразу сделать накрытие, то неплохо бы вторым залпом взять цель в вилку, и тогда все пойдет как по маслу.

«Ах, Варька, Варька, — неожиданно, без видимой связи подумал Веригин. — Не сейчас бы тебе приезжать, погодить бы еще месячишко, другой. Славненько все бы у нас получилось, а теперь начнутся походы, учения… Ах, Варька, Варька», — и опять его сердце предательски замерло.

«Ах, Варька, Варька», — думал он в следующую минуту, терзаясь уже ревностью, потому что кто знает, где сейчас Варька и чем она занимается. Может, думает о нем — телеграмму, наверное, уже вручили, — собирается, перебирая платьишки и юбчонки, а может, только голову морочит ему, а сама давно уже строит глазки какому-нибудь другому бравому лейтенанту.

«Ах, Варька, Варька», — и потом думал он, представляя и себя, и Варьку как бы со стороны, и рисовалось в призрачных видениях, что Варька, изменив ему, вышла за другого, благополучна в своем замужестве и всем довольна, и надо так случиться, что они снова встречаются. К тому времени Веригин, разумеется, уже стал известен, — неважно, в чем суть его известности, важно, что известность пришла к нему, — и он, обиженный и уязвленный в самых светлых своих чувствах, гордо и обиженно проходит мимо. «Зачем же тогда встречаться? — вполне резонно спросил себя Веригин. — Чепуха какая-то. Если уж встретились, то надо бы поговорить. Ну там то да се, былое вспомнить». Но это выглядело уж слишком прозаически, неинтересно, и Веригин решил тоже отдать дань адмиральскому часу, быстро разделся и забрался к себе на верхотуру и там опять начал бессвязно думать о Варьке, наслаждаясь своим гордым мщением, которое он совершит, если она обманет его; и опять рисовал себя то убеленным сединами адмиралом, то известным певцом, то еще черт знает кем, но в каждом случае обаятельным, что называется, любимцем публики.