Вячеслав Марченко - Место встречи

На небе засветилась голубовато-колючая звезда, за ней открылась вторая и третья, потом звезды зароились гуще, и облака стали рваться на клочья, словно дым на ветру, и Веригин повеселел, замурлыкал себе под нос:

Его легонько тронули за плечо и несмело позвали:

— Товарищ лейтенант…

Веригин смутился и, чтобы побороть свое смущение, дескать, человек делом занят, уже громче допел до конца:

И только после этого обернулся, сделав вид, что оторвался от важного занятия, и, увидев позади себя Остапенко, стал еще более серьезным, даже сердитым:

— Ну так что?

— Да это самое, прочел я про вашего Маринеско. Все хотел с вами поговорить, да вы все шибко занятой.

— Ну так что Маринеско?

— Геройский человек, — подумав, сказал Остапенко. — Как он их шандарахнул!

— Не те слова, Остапенко, — поправил его Веригин. — Операция Маринеско в Данцигской бухте войдет во все военные хрестоматии. Ее станут изучать, как, скажем, древнюю битву при Каннах, потому что… — Свободной темой на экзаменах в училище Веригин избрал именно эту операцию, хотя Маринеско был подводником, а Веригин готовился к надводной службе, и говорил теперь не для одного Остапенко. — Потому что удар Маринеско имел стратегические последствия.

— А что же Маринеско? — спросил Остапенко.

Веригин потускнел, не желая развивать перед Остапенко свое понимание судьбы Маринеско — надо ли? — и он сказал:

— Остапенко, оставьте высокие материи для высоких чинов. А наше с вами дело завтра, вернее, уже сегодня — стрелять. Стрелять, слышите? Стрелять.

— Так точно, слышу: стрелять.

— А на будущее мой совет вам: оставьте в покое «Морской сборник» и читайте «Фрегат «Палладу», рассказы Станюковича, «Цусиму», «Порт-Артур», «Капитальный ремонт» и конечно же «Морскую душу». Там все объяснено. И еще совет: поменьше задавайте вопросов на службе, потому что не всякий ответ на них — благо.

— Даже по существу? — невинно спросил Остапенко, что-то не поняв.

«Тебе, оболтусу, глаголят про попа, — сердясь, подумал Веригин, — ты лезешь с попадьей».

— Даже по существу. Вопрос — еще не признак пытливости ума. Он еще и признак невежества.

Проснулся Медовиков, бесцеремонно потеснил Остапенко плечом, и тот сразу съежился, стал мельче, что ли.

— Поспали бы вы, товарищ лейтенант, — посоветовал, словно приказал, Медовиков. — А то под утро как пить дать сыграют тревогу. А каково стрелять-то несвежему?

— И то, — согласился Веригин. — А ведь и верно, — повторил он и обратился к Остапенко: — Иди и ты вздремни. Нынче от вашего брата-наводчика многое зависит.

— Особливо-то до себя не допускайте, — проворчал Медовиков, когда Остапенко вернулся к орудию. — Матрос должен издали начальство чуять и по струнке замирать, а не лезть со своими благоглупостями.

— Ну, уж ты наговоришь.

— А это не я, Андрей Степаныч, — возразил Медовиков. — Это устав так говорит, а я только повторяю.

«Попугая-то из себя нечего делать, — хотел было урезонить его Веригин. — Попугайство-то не великое приобретение человеческого интеллекта, для него большого ума не требуется», — но тогда бы пришлось крупно поспорить, а спорить ох как было неохота, и он сказал, казалось бы, без видимой связи:

— Чудесную я сегодня картину видел, Медовиков: мрак, хаос, и в этом хаосе рождались море, и небо, и звезды, и я словно бы заново родился. А ты говоришь — спать.

— Во сне тоже можно кое-чего увидеть. Кого что интересует. Вас, к примеру, мрак с хаосом, а я человек земной, мне и во сне бабу подавай.

— Подают?

— В том-то и дело, что не подают. Да ведь я не нищий. Мне подаяний на нюх не надо. Я свое сам возьму.

— Так возьмешь или со свадьбой?

— Чужое — за так, а свое — со свадьбой. Я человек старинных правил. У меня чтоб все по закону.

— На свадьбу-то позовешь?

— Красное место твое, Андрей Степаныч.

«Странно как-то все получается, — наконец и о себе подумал Веригин. — Поговоришь с Остапенко — есть какой-то стерженек в человеке. Поговоришь с Медовиковым — обстоятельность появляется. Но ведь Остапенко и Медовиков — это нечто обособленное одно от другого. Это что-то разное. У кого это: «Чтобы выделить главное, нужен характер?» Блюди себя, Веригин, иначе свихнешься».

— Ты что-то сказал, Андрей Степаныч?

— Хотел сказать, что на свадьбе буду непременно.

Медовиков улыбнулся одними глазами:

— Отстреляемся, Андрей Степаныч, тогда и кутнем. Эх, и кутнем же мы, Андрей Степаныч!

К утру совсем разведрило, ветер размел облака, и они свалялись, как старая немытая шерсть, грязнея нависли над седой россыпью волн. Желтая заря прорезалась легко, словно ее широко и размашисто вывели кистью; выкатилось припухшее солнце, бросив на воду золотые нити, и сразу ободняло.

Ветер был свежий, волна поднялась устойчивая, и крейсер, подставив правую скулу набегавшим гребням, словно приминал их, пропуская под киль. При каждом ударе корпус его легонько вздрагивал, кренился, и на палубу с грохотом обрушивалась зеленовато-стеклянная вода и, омыв надстройки и башни, скатывалась к фальшборту и выплескивалась в море. Казалось, крейсер, забавляясь, черпал пригоршнями эту бесконечную зыбкую воду, которой не было ни конца ни края.

Штурманы вывели корабль на рандеву точно: около семи, сразу после раннего завтрака, на горизонте объявился буксировщик со щитом, и каперанг распорядился играть тревогу.

Колокола громкого боя застали Веригина в башне. Он ждал эту тревожную дробь давно, быть может, с той самой минуты, когда училищный баталер выдал ему первую, сурового полотна, робу, а дождавшись, как будто чего-то испугался, с минуту сидел в оцепенении, собираясь с мыслями, но мысли ушли, словно вода в песок, и Веригин ощутил какую-то странную тяжелую пустоту. Нехорошее что-то стало за спиной, он даже украдкой оглянулся и беззвучно выругался: «Дьявольщина!» Почти пять лет со дня присяги, по сути дела, были прожиты ради этого мгновения, и оно наступило вместе с будничным голосом комдива Кожемякина:

— Первая башня, ложимся на боевой курс.

— Есть! — тихо, едва справляясь с мерзким ознобом, ответил Веригин и уже окрепшим голосом подал команду: — Медовиков, с расчетами стволиков — на башню!

Жужжа шестеренками, отъехала в сторону броневая дверь — броняшка, — пропустив на палубу старшин и матросов и с палубы в башню — треугольник неба с оранжевым пером посредине, грохот волн и запах свежего рассола, и с тем же жужжанием села на место, и не стало ни неба с оранжевым пером, ни волн с рассолом, даже как будто потемнело в башне, и опять Веригин почувствовал, как кто-то пристроился за его спиной. Он прильнул к окулярам визира, поймал в перекрестие щит. «Ладно, — обозлясь на того, невидимого и неосязаемого, притаившегося за его спиной, подумал Веригин. — Сейчас так шандарахну, только щепки полетят. Так шандарахну. Так шандар…».