Вячеслав Марченко - Место встречи

Веригин уже не слышал выстрела и вообще ничего не слышал — «как шандарахну, как шандарахну», — и безобидный, безответный щит, ныряющий на буксире в волнах, казался ему тем злом, которое еще совсем недавно могло вконец опозорить и унизить его, и он, переживший и позор, и унижение, азартничая, как бесшабашный игрок, жаждал, чтобы снаряды накрыли корпус и отправили к праотцам, к той груде железа, которое оставила минувшая война в море, и это громоздкое, нелепое сооружение.

— Товсь! Залп!..

«Так его, так его, в гроб, в дышло! — о такой удаче он даже не мечтал, хотя нет — мечтать-то мечтал, но не очень-то верил, что она найдет именно его, лейтенанта Веригина. — Братишечки, родные, даешь».

— Товсь!.. Залп!

Снаряды со звоном выплескивались из стволиков и, невидимо прочертив небо, безжалостно терзали безобидное сооружение из стоек и реек, которое при всей своей простоте, как сельские прясла, и, казалось бы, никчемности, как те же прясла посреди моря, тоже чего-то стоили. Но какое было дело Веригину до тех жалких рублей, если на карту поставили его честь, достоинство, умение, в конечном счете — военную карьеру, а следовательно, и всю жизнь. И как тот же бесшабашный игрок, он с каждым залпом отыгрывал все, что так недавно и безнадежно едва не потерял. Пока снаряды с зарядами покоятся в погребах, можно быть прекрасным теоретиком, но когда эти же снаряды и заряды попадают в казенники орудий, теория уступает место практике, и тут уж не спасет никакое красноречие, не вывезут никакие аттестации и характеристики.

— Товсь!..

— Первая башня, дробь. Белое поле. Орудие на ноль.

— Залп!..

— Веригин, какого черта вы устраиваете самодеятельность! Кто за щит будет платить? Вы, что ли?

И Веригин, словно отрезвев, неожиданно обостренно почувствовал, что не щит он терзал, этакого призрачного безответного врага, а своего же двойника расстреливал, вернее, какую-то дорогую, но в общем-то лишнюю частицу самого себя, ненужную и вредную в бранном деле. Азартничая и отстаивая свое право быть равным среди подобных себе, он утверждал силу и мужество, неосознанно в те минуты стараясь убить в себе сострадание к слабости, не столь уж ненужное качество человеческого характера. Минут годы, и, может быть, он вспомнит этот светлый мартовский день, и эти тревожные часы, и эти радостные, счастливые минуты, и, кто знает, какими-то словами подумает он о них.

— Дробь, — устало сказал он. — Белое поле. Башню и орудия на ноль.

— Первая башня, — объявил по боевой связи капе-ранг. — Выражаю свое удовлетворение. Благодарю за стрельбу.

Крейсер спустил со стеньги государственный флаг — флаг на стеньге, выражаясь языком свода сигналов, означал: «Вступаю в бой, погибаю, но не сдаюсь», — тральщик, буксировавший щит, поднял сигнал: «Счастливого плавания» — и, как пахарь после нелегкой работы, повернул в сторону Энска.

Там, на ходовом мостике, каперанг Румянцев закурил; помяв дым во рту, блаженно затянулся и, почувствовав, как в грудь толкнуло, поморщился и выпустил дым. Он был доволен, хотя Веригин — «Вот черт, это же у него матросы валятся за борт» — чуть было не испортил всю песню. Правда, потом стрелял удачно, накрыл щит с пристрелочного залпа, но в первый-то раз, в первый-то… ухитрился же снаряды возле борта положить. Так что жирную троицу вывести ему следует, или, может, четверкой пометить? Да нет, жирная троица в самый раз: неудача — удача, плюс — минус, так что троица прямо на золотую середину приходится. Тут и без посредников все ясно.

За Румянцевым, но уже не так откровенно, а словно бы исподтишка, закурили и старпом Пологов, и командир боевой части два Студеницын, и Пологов сказал Студеницыну:

— Вот, дьявол, Веригин-то, а? Не ожидал я от него, не ожидал…

— Да-а, — отозвался Студеницын. — Впрочем, я тоже первый раз не лучшим образом отстрелялся.

— Но как потом повезло. С первого залпа — накрытие.

— Может, повезло, а может, и еще что.

— Но пятерку ставить нельзя. Не проходит пятерик.

— К сожалению…

— А Самогорнов — это классика. Далеко пойдет.

— Далеко.

…А здесь, в башне, матросы приводили орудия на ноль и, разгоряченные недавней стрельбой, удачей Веригина, своей собственной и подогретые еще больше похвалой каперанга, шумели и весело перекликались в переговорные трубы. Зачехлив стволики и собрав гильзы, в башню явился Медовиков с расчетами стволиков, скучновато спросил:

— Что невеселый, Андрей Степаныч?

— Устал. …Чертовски устал…

Ни старпом с командирами боевых частей, ни Самогорнов с Веригиным, не говоря уже о старшинах и матросах, не знали, что старый город за дюнами для крейсера — это нечто временное и командование флотом давно уже определило ему для постоянного базирования Энск. Но так как многие причалы в Энске были еще завалены битой и жженой немецкой техникой, и, чтобы разобрать весь этот металлолом, в который превратились «пантеры», «тигры», «фердинанды» и прочие бронированные и небронированные создания рук человеческих, требовалось время, свободные руки и не менее свободные транспорты, и как раз на это время крейсер и приписали к старой базе. Зная об этом и понимая, что швартовка в Энске несколько отличительная, скажем, от швартовки в Кронштадте или в Таллине, каперанг испросил у адмирала «добро» на заход с суточной стоянкой в Энске, чтобы познакомить штурманов с тамошней навигационной обстановкой, а боцманскую и верхнюю команду — с условиями швартовки.

Адмирал дал свое «добро» и в свою очередь испросил разрешение у командующего флотом. Приказы и распоряжения рождаются не только в верхах. Иногда их вынашивают командиры кораблей или даже командиры боевых частей, и потом они, эти выношенные и выстраданные мысли, в форме рапортов поднимаются по иерархической лестнице, чтобы в штабных кабинетах быть отвергнутыми как ненужные или несвоевременные или обрести там силу закона и спуститься вниз, к тому же лицу, от которого началось это восхождение, с магическим, не терпящим возражения или просто сомнения словом — «приказ».

Сразу после полудня — обеда как такового не было: матросы и старшины по двое, по трое после стрельб спускались в кубрик и наспех перекусывали — радисты приняли сообщение: «Следовать в Энск согласно данным мною указаниям». Каперанг принял эту депешу с видимым равнодушием и, созвав на мостик командиров боевых частей и служб, между прочим сказал им, что в общем и целом доволен действиями всех подразделений во время артиллерийских учений, подробный разбор которых он поручает провести старшему артиллеристу капитану третьего ранга Студеницыну сразу же после швартовки и ужина. Он выждал паузу и подчеркнул голосом, чтобы ни у кого не оставалось неясностей: