Александр Ливанов - Солнце на полдень

И, словно вспомнив про пролетевший недавно аэроплан, Панько умолк, посмотрел в окно, на вызвездившееся небо, — может, все еще искал свою, так и не открывшуюся ему звезду?

«Спрошу лучше у Шуры или у тети Клавы про этого писателя: Ницша», — подумал я, борясь со сном. Я знал, — взрослые разохотятся на воспоминания — не остановишь. И действительно, только все помолчали немного после рассказа Панько, как заговорила тетя Клава. Она рассказывает про помидоры!

— Никогда не думала, что с ними такие интересные истории связаны. Долго люди не знали, что их можно есть. Назвали чертовыми яблоками, яблоками сатаны — считали самой страшной отравой. Даже ботвы коснуться боялись. Но ради красивых плодов разводили, даже в комнатах, бывало, в горшках и кадках. Затем — аромат ведь какой!..

А вот когда шла война между Югом и Севером Америки, то ли подкупили повара у Авраама Линкольна, то ли он сам был за южан, но решил он отравить хозяина, вождя свободолюбивых северян. И, разумеется, повар ничего лучше не придумал, как… накормить Линкольна помидорами!.. Он подал ядовитое и убийственное блюдо своему хозяину — и решил, что дело сделано. Написав письмо, что и как он сделал, повар не стал ждать своей казни за убийство вождя северян. Письмо он замуровал в ту же печь, где готовил пищу. Мол, после победы южане догадаются, где искать письмо. И, наточив нож, повар покончил с собой.

Лишь много лет спустя было обнаружено письмо-отчет об этом странном покушении…

На всех слушавших рассказ тети Клавы произвел сильное впечатление. А у нас помидоры, оказывается, в пищу стали употреблять лишь при Екатерине. Привез целую корзину — царице в подарок — какой-то ее посол европейского государства. Царица отведала помидор лишь после того, как посол съел их с десяток и, к удивлению царицы, остался жив!

— Нашли о чем говорить, — пробурчал Женька Воробьев. — И так целый день — помидоры да помидоры. — Оказывается, хитрец и талант тоже не спал, слушал…

Друг мой повернулся на другой бок, тщательно укутался в одеяло и вскоре стал посапывать — довольно ритмично и размеренно, как и подобает музыканту!..

Первым ушел на свою соломенную подстилку Панько. Затем, сказав «спокойной ночи», помахав руками, изобразив гимнастику, ушла и Белла Григорьевна. Леман что-то негромко сказал тете Клаве, вышел во двор. Она поднялась, прибрала кое-чего, с фонарем в руке отправилась к Алке. Поправила на ней одеяло, опять задумалась… Погасила фонарь, но не двинулась с места. Я видел, как она стояла не шелохнувшись… Затем медленно поплыла, словно лунатик, к выходу. Тихо и протяжно скрипнула дверь…

Я почувствовал, что вдруг сон пропал. В темноте ощутил я, как запылали у меня щеки, как сделалось вдруг жарко под тонким одеялом. И еще мне было стыдно, что я как бы шпионил за тетей Клавой, за Леманом. Выходит, и Белла Григорьевна, и Панько — знают? Ведь при них Леман сказал тете Клаве те слова, которые я услышать не мог, но о смысле которых я сразу догадался… Хорошо, что не крадучись, не таясь. И не обижая людей, словно они недотепы, не понимают. Жалко и недостойно было бы такое… Видно, на это нужна смелость! И чувство свободы — несмотря на всю сложность обстоятельств. А может, даже вызов им! Шура ничего не знает… Но, думаю, он не осудил бы этих двух дорогих мне людей. И Колька Муха не стал звонить в лапоть? Теперь я уже всеми силами пытался заставить себя уснуть. Свистел во сне Женька — точно манком сзывал перепелов, бесшумно дышал, лежа на спине, урка Масюков. Ни звука кругом, все спят — лишь я томлюсь, и злюсь, и краснею, и ничего с собой не могу поделать. О чем я думаю?..

Вслед за луной медленно ползли по стене бледные кресты — тени окон, они все больше перекашивались, становясь все больше остроугольными. Тетя Клава спала рядом с Алкой, Леман — рядом с Панько. Что же — я теперь буду ждать их возвращения? Чтоб убедиться?.. В чем и зачем? Я их люблю. И тетю Клаву, и Лемана. Да, и Лемана. Пусть он и не знает этого. И вовсе я не шпионю за ними! Просто сон ушел…

Танька и Вовка ворвались в школу, как снег на голову свалились. Они до того запыхались от бега, что едва переводили дыхание. Всем взволнованным видом своим говорили они, что неспроста так бежали, неспроста, запотевшие, задыхающиеся от бега, ворвались в школу. Многие спали в своих белых шапочках-панамочках, и картина эта на миг отвлекла столь поздних гостей.

— Что случилось? — спросил Леман, приложив палец к губам. Спят, мол, дети. Сидя на своей подстилке, он что-то записывал в блокнот.

— Ваш хлопчик, дядечка Федор Хранцович, в погриб зализ! — прохрипела голенастенькая Таня, нервно теребя свою косичку и пяля испуганные глаза. Вытянулась девочка, платьице едва до колен достает. А прехорошенькая девочка. Как всегда, когда говорила, она озиралась на братика — «так ли?» — и Леман подумал: «Доблесть женственности в подчинении мужественности».

— У нього — щока поризана… — добавил Вовка, сделав страшные глаза. — Забув я, как його зовуть… Чы Колька, чы Муха…

— Фу-у! — сказала Белла Григорьевна. — Я думала, с их матерью что-нибудь случилось… Надо ж так напугать, — рукой коснулась плоской груди с левой стороны наша военная косточка.

Леман тотчас, как ужаленный, вскочил на ноги и одернул свой френч. Метнулся к двери, Вовка и Таня — за ним. И тут же Леман метнулся обратно — попросил у Панько спички — и опять на улицу.

…По дороге, перебивая друг друга, дети рассказывали Леману, что «сами бачылы», как Колька Муха крался, задами пробирался во двор «титкы Марии» и юркнул в погреб.

Леман отправил детей домой, сказав им, чтоб никому ничего не говорили об увиденном. Брат и сестричка понимающе посмотрели на городского дядечку — главного над детдомовцами. По-взрослому разумно горели у них глаза. Леман обеими руками сразу коснулся руками их белых головенок, затем повернул их за головки и слегка подтолкнул:

— Идите, идите к маме! Ложитесь, а то завтра опять… ранисенько вставать!

Сестричка опять глянула на братика, дескать, так, наверно, надо. Надо, если самый главный дядечка говорит: домой. Они тут же свернули с дороги — к своему двору. Леман тоже прошел задами дворов и незаметно скрылся в погребе, на который указали дети…

Обо всем последующем я узнал позже, из уст самого Кольки Мухи. Чего-чего, скрытности — такого греха за нашим уркачом не водилось.

— Масюков? Где ты тут? — чиркнул спичку Леман. — Это я…

— А я думал, Исус Христос, — донеслось не сразу из холодного и знобкого мрака (спичка тут же погасла, и Леман не стал зажигать другую. Ему казалось, что завидев своего питомца, сделает что-то непоправимое, как всякий человек, выйдя из себя. Просто он своими руками задушит воришку!..).