Александр Ливанов - Солнце на полдень

— Честное пионерское!.. Ничего больше не знаю! Вам говоришь всегда, как людям, а вы еще на меня нападаете! — канючит Ваня, загнанный нами в угол… Деться ему некуда. На лоб Почтарика обрушиваются шелобаны. Колька Муха мастер на эти щелчки-шелобаны. В глазах от них темнеет, на ногах едва устоишь. Но это — пока. Потом мы Ваню и впрямь будем шпынять, язвить, допекать будем нашего Почтарика! Ведь знать и узнавать не так уж плохо, но нужна и избирательность, что говорить, что умолчать. Нужен фильтр совести, сито такта, в том весь человек. Почтарик наш неразборчив. Ваня уже сам не рад своему дару. Но дар — от природы, изнывай, мучайся, но — как крест — неси! И Ваня носит свой крест сквозь тернии и страдания, не надеясь на грядущие звезды и радость. Одно лишь удручение. Есть, стало быть, в человеческом обиходе такие — презренные — дарования. Мы, человеки, ими щедро пользуемся, — отвечая презрением. Диапазон тут широчайший — от сельской свахи до городского трубочиста, от золотаря до палача. А уж последним, пропахшему от своей зловонной бочки золотарю, мрачно-величественному, своим сверкающим топором остро разграничивающим жизнь и смерть, палачу, им и вовсе приходится сторониться людей, жить от них вчуже…

И все же — не завидуем ли мы Ване Почтарику? Его странному дару?

— Так-таки больше ничего? — угрожающе спрашиваем мы у Вани. Колька Муха уже, как дуло пистолета, приставил ко лбу нашего бедного Почтарика изготовленный на боевом взводе очередной шелобан с оттяжкой: средний палец пружинисто согнутый и придерживаемый слегка, как курок пистолета, толстым пальцем. Вот-вот последует выстрел в лоб…

— Честное пионерское!.. Это я по разговору Лемана с Беллой Григорьевной. Да и вы, наверно, слышали, как они об этом говорили в столовой… Они громко разговаривали, или вы глухие все?

Ничего мы не слышали! В столовой мы поедали пшенный суп и магаровую кашу. У нас не такой слух, как у Вани. Однако новость и впрямь потрясающая!..

Не успеваем мы еще обмозговать и обсудить ее, как в дверях показывается сам Леман. Принарядился, сапоги начищены до блеска, ремень на френче затянут, а главное, в выходных диагоналевых «гали». Щеголь! Прямо комиссар сорок пятого полка — красюк Галущенко.

— Всем в ленкомнату! Будет сообщение, — с подчеркнутой бесстрастностью говорит нам завдетдомом и, легко повернувшись на носках своих щегольских сапог, перед которыми расступилось Сиваш-море, удаляется. Мы смотрим ему в спину: кажется, она нам подмигивает.

— Сообщение? При чем же работа на заводе? Или Ваня насвистел?..

— Очередные происки панской Польши и боярской Румынии?

— Об экономическом кризисе в Америке? Хлеб, гады, сжигают?

— Новый тракторный завод? Первая плавка металлургического комбината? Осуждение бригадного обучения? Рекордный прыжок с парашютом?..

Мы политически подкованы неплохо. Политинформации Лемана между полдником и ужином — посев на благодатной почве. Сны мы видим двух сортов. Либо много харчей — ешь, сколько хочешь! — либо мировая революция. И там, и здесь мы не созерцательные свидетели, а самые активные участники событий. То за обе щеки уминаем халву или сказочной вкусноты колбасу в золотистой бумажке (как в витрине торгсина на Суворовской улице), то мы на баррикаде и не хуже Гавроша стреляем в мировую буржуазию…

Однако мы подобны тем дальновидным политикам, которые ничего не разбирают у себя под носом. И опять на сцене появляется Почтарик. Через минуту его припрятанная информация обесценится. Он спешит хоть как-нибудь, в последний миг, реализовать ее.

— А знаете, братцы, зачем Леман собирает нас? — И Ваня продолжает: — Это — про завтра! Что старшая группа будет работать на заводе «Металлштамп»! В цеху ширпотреба. Во как!..

Мы — на заводе? Дух захватывает. Да, мы знаем, что нас, приютских, считают самостоятельными. Но — работать на заводе!.. Такое нам и во сне не снилось.

И вот мы уже теснимся в небольшой ленкомнате. Над нами, на стенах — бумажные портреты Маркса и Ленина, Постышева и Скрыпника. Перед нами, руку за борт френча, торжественно непроницаемый Леман. Он собирается нас ошеломить известием, о котором мы уже знаем. Тут же сбоку сидит Белла Григорьевна — с вечными красными пятнами на щеках. От волнения? Всегда волнуется, но всегда владеет собой наша военная косточка. С руководством нас разделяет красная — до пола — сатиновая скатерть поверх стола.

— Товарищи, — начинает Леман. Уже не «ребята», а «товарищи»! Как товарищ Полянская. — Завтра у нас необычный день. Вы уже большие, и вам вполне можно доверить взрослые дела…

Мы переглядываемся. Большие, значит, — «товарищи». Ну-ну, ближе к делу! С первого дня, как переступили детдомовский порог, даже те, кто трех, кто пяти лет от роду, привыкли мы здесь слышать одно и то же: мы уже большие; мы уже не дети; лошадки и куклы не про нас; и пора нам за ум браться и т. д. Мы — самостоятельные! Это, чтоб не сказать, что мы сироты, без родителей, что все равно надеяться нам не на кого, придется быть самостоятельными. Нажимать на следствие, упускать причину… Тоже — педагогика?

— Завтра вы будете трудиться на производстве, бок о бок со своими… — Что еще за заминка? Не томи душу, товарищ Леман!

Леман чуть не оговорился — «со своими отцами». У Беллы Григорьевны пятна на щеках вспыхнули еще явственней — точно вместо щек ей достались два круглых лоскута, остаток материи от этой красной сатиновой скатерти.

— Со своими старшими товарищами. Это большая честь, и ее надо оправдать. Помните, что вы питомцы детдома номер сорок! Наша задача — помочь ликвидировать прорыв завода «Металлштамп»…

«Прорыв»… Очень это ныне популярное слово. Как появилось слово «план», тотчас же и появилось и это, «прорыв». Вернее, ему появляться и не надо было, а просто возродиться из обихода многолетней давности, из будней гражданской войны. Тревожные, военные слова… План, прорыв, ликвидация… Жизнь как на войне!

Дальше, по традиции, Леман тут же перекинул мостик от будничных дел нашего детдома до полного оптимистического драматизма краха мирового капитала и солнечного торжества всемирной революции. Без этого не обходится ныне ни одна речь, ни один доклад! К вящей радости, здесь не преминул зазвенеть звонок на ужин, и мы, взволнованные необычным сообщением, ринулись в столовую.

«По крутому яйцу на брата!» — на лестнице успел шепнуть нам наш Почтарик. Ну и Леман! Где-то расстарался раздобыть для нас яйца! Волнительный вечер выдался сегодня. А что такое — «Металлштамп»? Мы будем что-то такое штамповать. Звучит внушительно!

Затем своим чередом отдребезжал и звонок на сон грядущий. Леман звонок этот, конечно, зовет по-военному: «отбой». Еще долго мы перешептывались и ворочались без сна на своих железных койках. Удивительные эти койки. Они перетянуты пружинистой сеткой. Но сетки эти давно, видать, провисли. Как ни ворочаешь матрац — все одно он из нас делает «начинку пирожка». Наверно, план по койкам сделали не стальной, а железной проволокой на сетках. План выполнили, а мы всю ночь не спим, ворочаемся с боку на бок — сплошная «ликвидация прорыва»! Колька Муха говорит, что моряки спят в таких подвесных, парусиновых койках, и даже вовсе без матрацев… Мы не спим. Шутка ли — нам доверено ликвидировать прорыв, нам, питомцам Лемана детдома номер сорок, нам, ученикам одиннадцатой трудовой школы, а не какой-нибудь так образцовой школе из чистеньких отличников и маменькиных сынков; мы «удостоены высокой чести бок о бок с рабочим классом…». Хорошо это звучит, а на деле — не те же ли это будут помидоры? Пустят нас к штампам, или так — убирать цех? Поневоле вспомнишь дядьку Андрия, мастера без чванства в мастерстве!