Александр Ливанов - Притча о встречном

А сколько война унесла дорогого для памяти. Война во всех отношениях безнравственна, противна человеку. Вот и фотографии помню — всюду, всюду россыпи фотографий, потревоженный покой предков, всюду распотрошенные альбомы: деды и бабки, молодые парни в форме на фоне каких-то нелепых замков и лебедей, упирающие дюжие мужицкие кулаки в какие-то хлипкие, наивные, мещанские столики с резными ножками, молодухи в свадебных нарядах, семейные фотографии с дедом и бабкой в середине — весь род, весь род у гроба родственника… Не могу их забыть — фотографии под ногами войны! Берегите старые фотографии, а пуще всего своих бывших предшественниц! Материальное бессмертие души, конечно, поповщина, а дух жизни — он вечен! Фотографии — целые жизни, остановленные на миг перед тобой. Вот я весь, можешь на меня посмотреть, а если хочешь, запомнить, взять в душу… Лица с иных фотографий, поверите, и поныне помню. А вот лица многих однополчан уже почти забылись. И обмениваться фотографиями нужно! Помните, как Чехов дарил друзьям — Чайковскому и Горькому, Левитану и Бунину — свои фотографии? И как они дороги нам, и как мы благодарны людям, сохранившим их!..

Пушкин, о котором еще современник сказал, что он поднял дух России и мира, не случайно, как бы безотчетно, незаданно, и все же не случайно, всегда так жадно рисовал живых современников. Тоже власть призвания: запечатлеть для грядущего! Не пейзажики, не лодочки под парусом, не цветочки в альбом — современников!..

А вот и мое былое, часть его на этих, полдюймовых, штырях! Мне надо было увидеть, понимаете… Дай бог моим книгам такое долголетие! («Мы теперь будем читателям показывать эти… шты-ри… Реклама ваших книг!» — голос молодой и энергичной заведующей… Выступление продолжилось.)

За два дня до селекторного совещания весь узел связи залихорадило. Все еще в стадии строительства, и стальные магистрали газопроводов, и компрессорные станции, и, главное, сам узел связи, — весь еще на живую нитку, — а вот вынь да положь, обеспечь связью все огромное строительство на площади десятков городов и сотен населенных пунктов, да еще чтоб было все в лучшем виде, и слышимость, и безотказность, по всем родам и каналам; притом все на связистов орут, все матерят, все требуют — никто не хочет их понять, посочувствовать им. Ладится связь, никто ее не замечает, чуть нелад, все ее ругают…

Между пультами, стойками, распредщитами большого зала, где установлена новейшая электронная, высокочастотная, линейно-селекторная аппаратура, шныряют, колдуют, корпят техники и инженеры. Опаловым светом мерцают бесчисленные сигнальные, индикаторные, усилительные, выпрямительные и бог весть еще какие лампы. То там, то здесь, распушив разноцветные бороды кабелей, проводов, проводочков, жил и прожилок, вытягиваясь в рост, на стремянках под потолком, скрючившись на полу и в траншеях, инженеры и техники в белых и темных халатах что-то паяют, прозванивают, сращивают, соединяют и даже пеленают. Словно токующие тетерева, они ничего вокруг себя не видят, не слышат, никого, кроме своих и своей работы, не сознают. Ушли головой, руками, всем существом в свой мир, отключившись от этого, от его рассеянной жизни и суеты. Какая-то нечеловеческая сосредоточенность в глазах инженеров и техников — точно у врачей на рискованнейшей операции. Они живая часть этого фантастического оборудования, которое их испытывает и которого они оказываются каждый раз и находчивей, и умней! Фантастичность оборудования увеличена еще его кажущейся тихостью и недвижностью, его потаенной жизнью, без той внешности и громоздкости, шума и грохота подвижных масс железа, с чем так привычно связано понятие «техника»…

Генерал-майор Кочкин, начальник управления, появившись на пороге узла связи, зыркнул налево, направо, хитровато усмехнулся. До чего заработались, до чего задергались — генерала не замечают! Ему вообще по душе одержимо работающие люди, а здесь тем более его подчиненные, да и стараются они для него, чтоб на предстоящем селекторном совещании — «от Москвы до самых до окраин» — был слышен его начальствующий, руководящий, генеральский голос и чтоб был он услышан тысячами строителей, монтажников, сварщиков, экскаваторщиков, а там и турбинистами, машинистами, операторами!..

Один человек все же заметил генерала — и этим человеком была, конечно, Зиночка, недавняя телефонистка, но уже месяц, «отданная приказом» генерала, полноправный и законный техник связи. Она любимица генерала, ее уже успели окрестить «генеральской дочкой». Все закрывали глаза на то, что бывшая телефонистка, знавшая лишь свой допотопный коммутатор, вернее, его омедненные дырочки, куда она втыкала шнуры с такими же медными наконечниками, да еще свои наушники с выцарапанными своими инициалами на раковинах, одним словом, она, телефонистка Зиночка, на узле связи, с его сложнейшим, монтирующимся и отлаживаемым оборудованием, ничем пригодиться не могла. К тому же у нее было весьма смутное пяти-шестиклассное образование и чисто женское равнодушие к технике. Зря ее потревожили с коммутатора, где она была на месте. Уж лучше бы ей там, на ее месте, повысили оклад, а здесь она только путается под ногами…

Впрочем, под ногами Зиночка не путалась. Уходила куда-то в самый дальний угол зала, брала в руку вехотку и делала вид, что старательно протирает оборудование, щитки, панели и приборы. Вид она этот делала, заслышав чьи-то шаги. Остальное время она читала детективы и фантастику. Что касается генерала, она его всегда ждала, особенно в эти дни, перед ответственным селекторным совещанием. Должен ведь он заглянуть на узел связи — точно боевой генерал на фронте не может не навестить войска перед наступлением! Зиночка это точно рассчитала и ждала. Она так и представляла это — выйдет генерал из своего кабинета, пройдет длинным ковром коридора, и, перед тем как спуститься к своей персональной машине у подъезда, свернет он сюда и предстанет перед очи ясны…

Зиночка — девушка где-то далеко за тридцать, со старообразным и желтым лицом, с мешочками под глазами, с незатянувшейся с детства рябью от оспы на дрябловатых щеках. Зато маленькие, острыми шильцами, глаза ее, живые и сметливые, видят каждого насквозь, как говорится, читают в душах. То в них вспыхивают какие-то неопределенные злые огоньки, то вполне определенная презрительная укоризна ко всему мужскому племени, по собственной ничтожности прозевавшему ее, Зиночку. Сама себя она ценит высоко — в ней нет и тени комплекса ущербной женственности… Как-то однажды новенький монтер, заметив совершенную непосвященность Зиночки в деле, которому служит, и полагая, что она чувствует себя потерянной от этого — некоей Аленушкой посреди бора дремучего, пожалев и желая ободрить ее, а отнюдь не заподозрив скрытую в Зиночке женственность, что-то принялся ей толковать на щите. А между дел, вспомнив, что Зиночка — «генеральская дочка», пропел ей: «Он был титулярный советник, она — генеральская дочь». Зиночка из желтой сделалась зеленой, она даже замахнулась на монтера своим жилистым и сухим кулачком. «Щас как врежу за генерала!»