Антон Горшков - Молодость [Литературно-художественный сборник]

— Нана, — шепчет она и почти плачет, — я вас везде искала. Мне нужно…

— Чего ты? Я весь день дома.

— Мне без вас стань скучно, нана. Я вас очень-очень люблю. Мне надо вам что-то сказать… Очень важное.

Все подозрения бабки бросились бежать врассыпную. Она рада, она сама готова расплакаться, вспомнить далекую, спрятанную в туманах, молодость, прочитать капризному ребенку нотацию. Но кошка, прижатая бурным об’ятием, больно царапает ей руку. А тут вскоре несется с минарета привычный призыв. Девочка тоже застывает с раскрытым ртом, так и не сказав бабке главного. Костлявые дрожащие ладони последний раз проползают по ее щекам. И опять Аминат исчезает, погнавшись за кошкой. За кустом боярышника рвется ее бурная горная песенка.

…Долго молилась в этот вечер бабушка Канох. Долго не могла успокоиться ее встревоженная душа. А тут еще приезжал и от Абазова из района к председателю, а этот приходил зачем-то к мужу и долго шептался с ним взаперти. Не новые-ли тучи собираются от Пятигорска, от Грозного и от Орджоникидзе? Прикрыть седую мудрую голову Эльбруса и угнать сытый покой из кабардинских селений? Только бы не знать завтрашнего, только бы не думать о нем!..

В эти часы Аминат долго и в последний раз говорит с Павлом Никаноровичем. Он еще утром получил письмо от Анны и в полдень увидал девочку и позвал на вечер к себе. Многие видели ее беспечно поющей, скачущей на одной ножке, таскающей кошку за хвост. Но знает-ли кто, о чем говорил строгой девочке Павел Никанорович уже имеющий в ауле десять учеников и теперь пишущий отзыв о способностях Аминат, бойко читающей русский текст и сносно пишущий по-русски?..

Поздно вечером новости черной тучей падают на улицу. Бабушку Канох укладывают в постель. Всеми уважаемый председатель района Абазов срочно вызван верховым милиционером в Нальчик к самому Беталу Калмыкову. Второе — духовный учитель Хабас, возвращаясь в пьяном виде от Тамукина, где был на совещании, неподалеку от своего дома оказался сбитым с ног тонкой веревочной петлей и угодил с размаху в огромную лужу, из которой его с трудом вытащили. Какой позор! Какое святотатство!.. И третье — лучшая певунья, лучшая танцорка и лучший знаток корана. Аминат исчезла из аула вторично, захватив с собой все свои вещи и пальтишко двоюродного братца Жабриеля.

В Итум-Кале, на базаре, подошел ко мне молодой стройный парень в галифе, чулках и в галошах, вместо чувяк.

— В Грозный — не едешь? — спросил он деловито. — Мы, несколько человек, наняли в Грозный арбу и ищем еще пассажира — дешевле будет и нам, и тебе.

— Что-ж, это подходяще. А вы что за народ будете?

— Ученики, едем в школу учиться: два — после каникул, четыре — поступать.

И это было подходяще. Смотался за чемоданом. Лезу на арбу, битком набитую чеченскими ребятами. Старая «нана» (мать) подводчика, согбенная чеченка, тащит нам сноп кукурузной соломы, заботливо подстилает в арбе, чтоб было мягче. И вот тяжелая чеченская арба загромыхала по шоссе.

Мне повезло: в арбе ехал молодой, разговорчивый, открытый народ, полный бодрости и хороших надежд. Ну-ка, чем живет, о чем думает молодая Чечня, хорошая-ли растет смена?

Из Грозного, из ЧечОНО, пришла в Шарой бумага: — «Вашему округу, по разверстке, предоставлено 5 мест на рабфак; присылайте в Алхан-Кала (под Грозным) 5 молодых крестьян, знающих грамоту, для определения их на подготовительные курсы».

Собралось четверо: комсомолец Джабраил Кортоев — он был ингуш из Назрани и работал в Шарое секретарем совета, и еще трое ребят: Али Кубиев, Яхя Хаджиев и Мути Махаев — все великовозрастные, лет по 19.

Али Кубиев сильно колебался: у него — жена, двое детей и старая нана (мать). Ему тяжело было бросить хозяйство, но все-таки он поехал.

До Итум-Кале шли пешком, потом сложились по целковому — и вот едут в город за наукой.

Было в арбе еще два мальчугана из Итум-Кале: на облучке, рядом с подводчиком, вертелся черноглазый, лихорадочно живой Исмаил Махашев, ученик фабзавуча на заводе «Красный молот» в Грозном, а на задке трясся Сэйда Усманов, сирота, скромный и тихий мальчик, ученик Владикавказской железнодорожной профтехнической школы для националов; оба они возвращались после каникул.

Обо всем этом рассказал мне Джабраил.

— Здесь все наши бумаги, — сказал он, вынимая из-за пазухи пакет: — справки от врача, сельсовета, ячейки на всех 4-х человек. Пятый отказался: испугался, жалко было бросить хозяйство.